– А что, отличная идея, – заметил отец.
Я же думал иначе. Мне совершенно не хотелось ни изучать Коран, ни оказаться единственным европейцем в мусульманском классе, и уж тем более не хотелось разуваться перед началом занятия, как делали набожные арабы.
Бабушка и синьор Монтефельтро держались противоположной точки зрения. Уго напомнил отцу, что мы итальянцы, следовательно, имеет смысл отдать меня в александрийскую итальянскую школу Дона Боско. Все равно в конце концов всем итальянцам придется перебраться из Египта в Италию – так почему бы заблаговременно не выучить язык? Бабушка считала иначе: лучше мне два раза в неделю заниматься итальянским с репетитором.
– Тоже прекрасная мысль, – согласился отец.
Тут в спор ввязался мосье аль-Малек – так, словно только у него был единственный ключ к разгадке.
– Сколько вы еще планируете прожить в Египте? – спросил он.
– Сколько получится. Что за вопрос! – ответил отец.
– Значит, мальчику нужен арабский. Проще простого!
– Рано или поздно нам все равно придется уехать, – возразила мама. – И тогда окажется, что он зря потратил годы на изучение арабского. Неужели вы не понимаете? Пусть он не сдаст арабский, пусть заваливает экзамен хоть каждый год и учится чему-нибудь полезному, вместо того чтобы убивать время на эти омерзительные стишки, в которых его учат ненавидеть евреев.
Синьор Уго помрачнел. Он как раз рассказывал отцу, что несколько месяцев назад встретил доктора Каца в управлении мухафазы, то есть нашей области. Все читали о том, что прославленного доктора заключили в тюрьму по обвинению в шпионаже; на уроках о нем упоминали каждый день.
– Хуже, чем в пятьдесят восьмом. Теперь хватают кого ни попадя по сфабрикованным обвинениям и сажают в кутузку. Меня взяли у портного, отвезли в мухафазу, раздели донага, и не успел я глазом моргнуть, как привели огромного добермана и стали меня допрашивать – а причиндалы-то мои у самой его слюнявой пасти! А они еще изгаляются: мол, собака чувствует, когда врут, – и эдак дергают за поводок. Естественно, я перепугался. В общем, все очень скверно, – заключил синьор Уго, и лицо его с каждым словом омрачалось все больше.
– Каца пытали, – вставила его жена. – Уго еще повезло.
– То есть они не догадались, что вы тоже еврей? – уточнил мой отец.
– Но… разве ты им не сказал? – удивилась синьора да Монтефельтро.
– Не сказал о чем? – спросил отец.
– А, так они ничего не знают! – воскликнула синьора, обращаясь к мужу. – Скажи им, Уго.
– Да, в общем, ничего особенного. Дело в том, что месяц назад мы крестились. Возможно, в конце концов окажется, что мы перестраховались и в этом не было никакого смысла, но мой друг, отец Папанастасиу, настаивал, и мы согласились.
– И какой же вы теперь веры?
– Православной, как отец Папанастасиу. Не выбирать же мне было между видами христианства!
Очевидно, у нас отвисли челюсти, потому что синьор Уго добавил:
– Ой, да ладно, вам, сефардам, к такому не привыкать, и нечему тут удивляться.
– Да я не то чтобы удивлена, – откликнулась бабушка, – но вы же совершенно не знаете греческого! Можно было выбрать религию попонятнее.
– Я вас умоляю! Хватит с меня головной боли. Если хотите совета, я устрою вам встречу с отцом Папанастасиу. Он всех обратит в христианство – и вас, и мосье Абдель Хамида, и Анри, и повара Абду.
Мадам Николь не удержалась от смеха. Сидевший подле нее отец наклонился к ней и с улыбкой что-то прошептал. Она снова прыснула.
Мими, в обтягивающем материнском платье, надетом, чтобы казаться старше и эффектнее, до этой минуты молча сидела рядом с матерью, но тут вдруг вскочила, прижала к глазам платок и выбежала из комнаты. С кухни донеслись всхлипы. Мать встала и поспешила за Мими.
– Что случилось? Что с ней такое? – удивилась моя бабушка.
– Mimi una civetta, – вставил синьор Уго, – Мими кокетка.
– Плачет она, вот что с ней такое, – пояснила мадам Сарпи, близкая подруга мадам Саламы.
– Но почему? – спросил Абдель Хамид.
– Потому что плачет, – отрезала мадам Салама, которая как раз вернулась в гостиную и услышала вопрос Абдель Хамида. – Мими пошла домой, – пояснила она, указав на кухонную дверь.
Все примолкли.
– Она звонит мне на работу, – сказал мой отец.
– Я знаю, – ответила мадам Салама. – Пожалуйста, прошу вас, будьте к ней снисходительны. Это пройдет.
– А что такое с Мими? – спросила у мадам Саламы моя мать.
– Всё то же, – ответила соседка.
– До сих пор?
Мадам Салама кивнула.
В дверь позвонили; Абду объявил, что пришли Касем с Хасаном.
Касем и Хасан работали механиками на фабрике моего отца. Сегодня они были в серых, явно парадных костюмах, а не в обычных комбинезонах. Оба заметно нервничали.
В руках у младшего, Касема, была прозрачная пластмассовая шкатулочка, перевязанная красной лентой. Заметив маму, он подошел, поздоровался и вручил ей подарок.
– От нас двоих.
Хасан, державшийся чуть поодаль, улыбнулся. Им, наверное, казалось, что это очень по-европейски; мама потом предположила, что парни потратили на подарок целое состояние.
Мама открыла шкатулочку и просияла от удовольствия: там оказалась блестящая роза из серебристого шелка. Поблагодарив механиков за подарок, мама тут же, специально для них, приколола розу к платью. Абду принес новым гостям по бутылке кока-колы. Они наскоро обсудили казарменную жизнь: сын Абду и брат Хасана служили в одном полку.
Отец радушно приветствовал механиков, пригласил в гостиную. Они неловко вошли с бутылками в руках и, не зная, куда сесть, наконец опустились бок о бок на свободный диван у балкона. По просьбе отца Касем, передав Хасану свою бутылку, развернул огромный лист кальки, на котором обнаружился чертеж странного двигателя. Отец поднес чертеж к свету, внимательно изучил и заявил, что на этот раз его все устраивает.
– Никогда не угадаете, что сделали эти господа, – сообщил он собравшимся. – Подняли котел с затонувшего во Вторую мировую немецкого грузового судна, укрепили и установили на фабрике.
– А что, ваша фабрика уплывает? – пошутил синьор Уго, понимавший, что шутка эта может задеть за живое: всем было прекрасно известно о планах египетского правительства провести в тот год очередную национализацию фабрик и предприятий.
Механики французского не знали, но поняли по папиной интонации, что он похвалил их. Отец предложил им выпить. Они сперва отнекивались, мол, спасибо, мы пьем кока-колу, но в конце концов согласились. Касем принял от мадам Саламы сигарету и зажал ее на египетский манер, меж мизинцем и безымянным. Заговорили о египетской певице Умм Кульсум, которую оба боготворили. Мадам Салама предложила сигарету и Хасану, но тот отказался с неловкостью человека, который за общим столом воздерживается от угощения не потому, что не хочет, а потому что стесняется есть при незнакомых.
