Обычно это объясняют комбинацией статистических эффектов. В исходных экспериментах могли быть маленькие выборки, что приводит к большему числу ложноположительных или экстремальных результатов. Со временем проводят более тщательные проверки на большем числе испытуемых, и в них мы уже не видим таких отклонений. В этих более крупных исследованиях наблюдается регрессия к среднему, а в качестве среднего иногда выступает отсутствие эффекта. Доктор Скулер это признавал, но добавлял, что «возможно, как наблюдательный акт предположительно влияет на квантовые измерения, так и научное наблюдение могло бы незаметно менять некоторые научные эффекты». Может быть, с экспериментами по гуманизированным жертвоприношениям происходит что-то подобное?
– Я читал статью Скулера, но выводы показались мне сомнительными. Как я уже говорил, «эффект наблюдателя» в квантовой механике – это эффект взаимодействия. Чтобы провести измерение, вам нужно провзаимодействовать с системой. И если система квантовая, то это взаимодействие может ее существенно изменить. Но мы можем очень многое узнать о более крупных системах, не меняя их сколь-либо значимым образом. Поэтому аналогия между эффектом убывания и квантовой механикой лишь сбивает с толку. Кроме того, я бы не распространял эффект убывания на все научные сферы: мы не наблюдаем его в более точных науках, например в физике. Так что если он и существует, то, скорее всего, связан с тем, как ученые проводят свои исследования и отчитываются о них, и касается это сфер, где высока роль субъективных искажений.
Раньше на этом я бы и закончил обсуждение вопроса. Но наши эксперименты показали настоящий «эффект наблюдателя». Правда, он не имел отношения ни к квантовой механике, ни к эффекту убывания. Дело было не в наблюдении, а в смерти наблюдателя.
– Смерти? Вы говорите о гибели доктора Мэтьюса и его неопубликованной работе о дрозофилах?
– Да. Статья о дрозофилах долгое время пылилась. Ранее мы обнаружили, что после того как работа о гуманизированных жертвоприношениях выходила в свет, последующие попытки ее воспроизвести приводили к обратному эффекту. Если обнародовать и этот результат, эффект исчезал вовсе. Доктор Мэтьюс обнаружил продление жизни у мушек, но никто за пределами наших групп не знал об этом. Тем временем оставшиеся члены его команды повторили те же самые опыты. И у них получились эффекты, противоположные тем, что были в неопубликованной работе.
– И вы заключили, что инверсия случается, даже если статья не опубликована.
– Или, возможно, инверсии не имеют никакого отношения к публикации результатов. Возможно, закономерность оказалась ложной. Или…
– Или что?
– Или инверсия как-то связана со смертью доктора Мэтьюса – эта идея пришла в голову Мэри. Что, если число живых людей, знающих о результате исследования, не имеет значения? В конце концов, нам неоднократно удавалось воспроизводить собственные работы. Что, если ключевой фактор – смерть человека, знающего о результатах? В случае с дрозофилами у нас имелся «мертвый свидетель», как выразилась Мэри.
Этот простой логический вывод напомнил мне один из мысленных экспериментов Галилея. Со времен Аристотеля считалось, что ускорение падающего объекта зависит от его веса, но итальянец понимал: без трения воздуха все падающие тела будут иметь одинаковое постоянное ускорение, не зависящее от их тяжести. В качестве одного из аргументов он предлагал представить шар, разрезанный пополам. Изменится ли ускорение падения половин шара? Что, если мы соединим половины тоненькой нитью, чтобы они снова стали целым объектом? Будет ли длина нити иметь значение? А если мы сократим длину нити до нуля? Единственный способ получить осмысленную картину мира – предположить, что ускорение падения половины мяча такое же, как у целого. Поэтому Аристотель был неправ. Так и о наших опытах можно рассуждать подобным образом: допустим, о результатах эксперимента узнало не десять человек, а десять тысяч? Почему что-то должно измениться?
– Соглашусь с вами, что знать результаты экспериментов недостаточно, чтобы изменить их. Но идея о «мертвых свидетелях» безумна!
– Это была просто гипотеза. Но мы уже с головой окунулись в мир пограничных предположений. Наши исследования показывали, что в смерти гуманизированных животных есть что-то особенное. Поэтому нам показалось логичным задать следующий вопрос: а что насчет смерти людей, которые знали об экспериментах? Играло ли это какую-то роль? Может, влияние было несколько иным?
– В начале нашего разговора вы казались мне скептиком… А сейчас вы на полном серьезе рассуждаете о «мертвых свидетелях»! Отражает ли это то, как изменились ваши взгляды?
– Да. Мне очень многое пришлось пересмотреть, и я попытался отразить смену своих взглядов в ходе нашего диалога. Мы отчаянно пытались придумать теорию, которая помогла бы интерпретировать все обнаруженные странности. Но мы знали, что «жуткие эффекты» существуют и что у нас нет для них нормального объяснения. Следовательно, уже нельзя было исключать паранормальные ответы. Мы больше не могли полагаться на допущение, что магии не существует.
Но самое главное: из гипотезы Мэри вытекало простое и проверяемое предсказание.
– Какое?
– Как я уже говорил, Мэри считала, что неважно, читал ли кто-то об экспериментах и были ли они опубликованы. Если, конечно, человек, который знал результаты и понимал их, не умирал. Тогда и только тогда природа пыталась «исправить» саму себя.
– Вы же сейчас не про журнал Nature?
– К счастью, чтобы Nature исправил ошибочную статью, умирать обычно не приходится. Так что я говорю о законах природы.
– Но тогда при чем тут публикация результатов?
– Очевидно, что статью, напечатанную на страницах очень известного журнала, прочитает и поймет множество образованных людей. Статистически рано или поздно некоторые из них умрут. Если же опубликовать статью в каком-нибудь безвестном, мусорном или локальном журнале, ее почти никто не прочитает. Тогда, если гипотеза «мертвых свидетелей» верна, это не должно повлиять на законы природы. Мэри обнаружила, что некоторые статьи о гуманизированных жертвоприношениях напечатаны в очень слабых журналах с низким индексом цитирования. И да, к тому моменту уже многие ученые ставили эксперименты в этой области. Некоторые пытались нас опровергнуть, другие, как и мы, старались разобраться, в чем дело. Так или иначе, результаты этих «невидимых исследований» не инвертировались, но воспроизводились в более поздних работах. Мэри предположила, что поскольку никто не читал эти статьи, «мертвые свидетели» отсутствовали. Доктор Мэтьюс хорошо знал свою работу, поэтому было неважно, опубликовали его статью или нет. Его смерть, по мнению Мэри, и вызвала инверсию. Но я еще раз подчеркну, что это была всего лишь гипотеза. Смелое предположение.
– И как вы собирались проверить гипотезу «мертвых свидетелей»?
– Умирающие ученые.
– Умирающие ученые?
– Да. Это оказалось нашим самым противоречивым – пусть и совершенно безобидным – исследованием. Сначала мы связались с коллегами, у которых диагностировали неизлечимый недуг. Мы отобрали тех, кому, по мнению лечащих врачей, осталось жить меньше года, и попросили их принять участие в эксперименте. Разумеется, мы исключили ученых с заболеваниями психики и нервной системы вроде болезни Альцгеймера.
