– Наберите, – говорю, – в Яндексе «Капли датского короля видео». И вылезет клипчик. Хороший клипчик. Выезжает из дворца этот король. Верхом на лошади с желтой звездой. То есть выезжает, разумеется, не король, а актер Мигицко. Ну который с Боярским на «Зенит» ходит. Но в данном случае нас, разумеется, интересует король, а не актер Мигицко. Едет, значит, король Мигицко на лошади. С желтой звездой. Там видеоряд черно-белый, только звезда желтая, так что видно, что она желтая, не ошибетесь. И все тоже видят, что он со звездой. И тоже начинают себе звезды лепить – на одежду, на дома, на машины. Один мальчик даже на собачку писающую налепил. В Дании вообще мальчишки шустрые. Помните Андерсена? Там же именно мальчишка крикнул, что король-то голый. Но это, конечно, не тот король. Не который Мигицко. Мигицко-то как раз одетый. В мундире. И со звездой. Короче говоря, в конце клипа все датчане – со звездами. А эсэсовцы смотрят и не понимают. Бесятся, суки. И музыка такая замечательная играет. Из Окуджавы. Капли датского короля пейте, кавалеры, пейте, пейте, кавалеры…
– А вы бы поменьше пили, – раздался визг с задних рядов, и я увидел возвысившуюся над сонными людскими головами Людочку. – Вы только посмотрите на него, – кричала Людочка, хотя каждый желающий мог спокойно смотреть на меня по меньшей мере последние полчаса.
– Я не пьяный, – зачем-то сказал я. Когда человек говорит, что он не пьяный, ни у кого не возникает сомнения в том, что он пьян как сапожник.
– Оно и видно, – злорадно сказала Людочка.
И понеслось. На трибуну один за другим выбегали банановцы и поносили меня на чем свет стоит. Точнее сказать, выбегали одна за другой, поскольку среди моих хулителей женский пол решительно преобладал.
Людочка объявила, что я унижаю женщин. Не забыла былых обид и активистка из «Города-сада».
Меня обвиняли в алкоголизме и хамстве, в беспринципности и безыдейности, в разнузданности и в разухабистости, в отсутствии политической позиции и в половой распущенности, но – по большей части – все-таки в алкоголизме.
Больше всех, естественно, постарался Перкин. Его речь явила собой антологию, квинтэссенцию и экстракт всех обвинений, иначе говоря – инвектив.
Как любой хороший оратор, Перкин заводился, подзаряжался от самого себя энергией и постепенно начинал свято верить в то, что говорит. Его лицо сводило судорогой, его выворачивало на изнанку от одной мысли, что он вынужден соперничать с такой гнидой, как я, и тратить свое драгоценное время на разъяснение элементарных вещей.
Я начал скучать. Честное слово, зря Громбов запретил мне выпить. В трезвом виде я совершенно не способен к борьбе. В пьяном тем более не способен, но бывают, к счастью, промежуточные состояния, когда так и подмывает бороться и искать, найти и не сдаваться, как говорили два капитана Вениамина Каверина.
Если пить коньяк, то подобное состояние наступает аккурат после третьей рюмки. После первой хочется только бороться, после второй – искать третью, а уж после третьей и найти хочется, и о том, чтобы сдаваться, даже мысли нет.
Правда, после четвертой ничего искать уже не хочется, после седьмой исчезает желание бороться, а после двенадцатой можно плюнуть на все и смело идти сдаваться.
Но в этот вот промежуток между третьей и четвертой я весь – огонь и пламень. Павка Корчагин и Спайдермен. Жанна д’Арк и Жиль де Рэ. Фредерик и Ирен Жолио-Кюри на пороге открытия искусственной радиоактивности.
У меня внутри все горит, но пока еще не полыхает. Я амбразуру могу грудью закрыть. И на таран могу пойти. А уж послать кого-нибудь к чертовой матери – так это запросто. Ко мне лучше совсем не приближаться в этот промежуток между третьей и четвертой.
Водка, конечно, совсем другое дело. Водка вам не коньяк. Пьющий водку к борьбе и исканиям не склонен. На таран он, может, и пойдет, но чтобы чего-нибудь искать – это увольте. Он скорее пошлет всех к чертовой матери и даже третьей рюмки ждать не будет. Он вас сразу пошлет. Еще до того, как бутылку открыл.
Пьющие водку не борцы и не искатели, поскольку водка вселяет в мозг тяжесть, а на душу вешает пудовые гири.
«На том стою и не могу иначе» – вот что крикнет вам пьющий водку вслед за виттенбергским монахом Мартином Лютером. И хрен вы его с места сдвинете, будь вы хоть папа римский. Ибо коньяк есть полет души, а водка – душевная основательность.
Водочный алкоголик тяжелодум, но мысли его как глыбы. С ветреным любителем коньяка водочного алкоголика даже сравнивать глупо. Это все равно, что Моцарта и Сальери сравнивать, Пушкина и Баратынского, Марину Цветаеву и Черубину де Габриак.
Если пить пиво, тогда, конечно, о душевной основательности можно сразу забыть. И не думать, что когда-нибудь крикнешь: «На том стою и не могу иначе».
Крикнуть-то, может, и крикнешь, а ты попробуй постоять на месте хотя бы час, если пива выпил хотя бы полтора литра. Сосущие пиво вертлявы и суетливы. Непостоянство души – вот что такое пиво.
Про сволочь, которая пробавляется ершами, и говорить в приличном обществе стыдно. Водочная основательность, смешанная в пропорции один к одному с пивным непостоянством, ничем, кроме рвотного эффекта, наградить человека не в состоянии.
А вино я не люблю. Вино, как доказал поэт Александр Блок, хлещут только пьяницы с глазами кроликов.
Зал взорвался аплодисментами, что отвлекло меня от уцененно-ерофеевских размышлений. Перкин вставил мне в душу очередной словесный пистон.
Довольно свинство с его стороны, как говорил Михал Михалыч Зощенко. Так мы не договаривались. Между конструктивной критикой и смешиванием с дерьмом существует четкая граница, переступивший которую зачисляет себя в разряд врагов. Граница эта определяется самоощущением, причем не критикуемого, а критикующего.
Помню, много лет назад служил я в одной PR-конторе. Однажды начальник конторы получил необычный заказ от чрезвычайно важной персоны.
– Меня постоянно травят в прессе, – сказала начальнику чрезвычайно важная персона.
Начальник понимающе покивал головой, поскольку к травле персоны имел самое непосредственное отношение. Как я уже сказал, история случилась очень давно. Когда чрезвычайно важных персон еще могли травить в прессе. Впрочем, травила чрезвычайно важную персону тоже важная персона, хоть и не чрезвычайно.
– В этой папке, – персона похлопала по прозрачной папочке, в которой лежало листов двадцать, – весь компромат на меня. С объяснениями и разъяснениями. Передаю его вам.
– Зачем? – удивился начальник.
– Поручите вашему лучшему автору сделать из этого компромата статью. Но только окончательную статью. Бесповоротную. Чтобы после нее ни у кого не возникло бы желания возвращаться к этой теме. Тема должна быть исчерпана и закрыта.
– И забыта? – уточнил начальник.
– И забыта.
– Статья должна быть злобной? – уточнил начальник.
– Злобной, – грустно сказала персона. – Но справедливой.
