Рудольф Джулиани, тогдашний мэр Нью-Йорка, тоже произнес речь.
Когда служба закончилась, шестеро старших внуков (Тиффани была еще слишком мала) сопроводили гроб до катафалка в качестве почетных носильщиков, а это означало (как это часто бывало в случае нашей семьи), что тяжелую работу совершали другие, а почести доставались нам.
Все улицы, начиная с Пятой авеню и 45-й улицы и вплоть до тоннеля Midtown в шести кварталах оттуда, были закрыты для движения машин и пешеходов, так что наша автоколонна в сопровождении полиции легко выехала из центра города. Поездка до кладбища в Куинсе много времени не заняла.
Мы вернулись в центр (хотя и без той же помпы, но так же быстро), чтобы пообедать в квартире Дональда. После чего я сопроводила бабушку обратно в Дом. Мы посидели вдвоем в библиотеке и немного поговорили. Она выглядела уставшей, но, казалось, испытывала облегчение. Это был очень длинный день и, в сущности, очень длинные несколько лет. Не считая спавшей наверху прислуги, мы были только вдвоем. В это время я должна была быть в своем свадебном путешествии. Я оставалась с ней, пока не подошло ее время отхода ко сну.
Когда она сказала, что отправляется в кровать, я спросила, хочет ли она, чтобы я осталась, или, может быть, я могу ей что-нибудь принести, прежде чем уеду.
«Нет, дорогая. Ничего не нужно».
Я наклонилась, чтобы поцеловать ее в щечку. Она пахла ванилью. «Ты – мой самый любимый человек», – сказала я ей. Это не было правдой, но я это сказала, потому что любила ее. Я сказала это также и потому, что никто кроме меня не потрудился побыть с ней после того, как похоронили человека, который был ее мужем в течение шестидесяти трех лет.
«Хорошо, – ответила она. – Должно быть, так и есть».
А потом я оставила ее одну в большом, тихом и пустом доме.
Через две недели после дедушкиных похорон к моему дому подъехал грузовичок курьерской службы DHL и доставил желтый конверт, в котором находилась копия завещания деда. Я дважды его перечитала, чтобы убедиться в том, что все поняла правильно. Я обещала брату, что, как только что-нибудь узнаю, сразу же ему позвоню, но теперь мне совсем не хотелось этого делать. Третий ребенок Фрица и Лизы, Уильям, родился всего через несколько часов после похорон деда. А двадцать четыре часа спустя у него начались судороги. С тех пор он находился в отделении интенсивной терапии для новорожденных. Два других их ребенка были дома, а Фрицу нужно было работать. Я не представляла, как они со всем этим справляются.
Я совершенно не желала быть гонцом, приносящим еще одну дурную весть, но ему необходимо было знать.
Я набрала его номер.
«Ну, каков расклад?» – спросил он.
«Ничего, – ответила я. – Мы ничего не получили».
Несколько дней спустя мне позвонил Роб. Насколько я помню, за всю мою жизнь он звонил мне лишь однажды, чтобы сообщить, что бабушка попала в больницу. Он разговаривал так, как будто ничего не произошло. Если я заверю завещание, намекал он, все будет в порядке. И ему действительно требовалась моя подпись для того, чтобы завещание вступило в законную силу. Хотя дедушка и правда лишил нас с братом наследства. То есть вместо того, чтобы разделить между мной и братом двадцатипроцентную долю своего состояния, которая должна была бы причитаться моему отцу, он распределил ее поровну среди четырех других своих детей, а нас включили в отдельный завещательный отказ для внуков с суммой меньше сотой доли того, что унаследовали мои тети и дяди. С учетом всего объема наследства это были очень небольшие деньги, и, должно быть, Роберта действительно бесило то, что это давало мне и Фрицу право задерживать распределение активов.
Шли дни, а я так и не могла себя заставить завизировать документ. Завещание поражало размахом и выразительностью своей жестокости, и этим очень напоминало соглашение о разводе моих родителей.
Некоторое время Роберт звонил мне каждый день. Мэриэнн и Дональд уполномочили его быть своим представителем; Дональд этим заниматься не хотел, а у мужа Мэриэнн, Джона, диагностировали рак пищевода, и его шансы на выздоровление были невелики.
«Обналичь свои фишки, лапочка», – постоянно повторял Роб, как будто это помогло бы мне забыть, что было в завещании. Однако, независимо от того, сколько раз он это говорил, мы с братом решили ничего не подписывать до тех пор, пока не выясним, какие у нас есть варианты действий.
В конце концов Роб начал терять терпение. Мы с Фрицем все задерживаем; завещание не может вступить в законную силу, пока не будет заверено всеми наследниками. Когда я сказала Робу, что мы с Фрицем пока не готовы пойти на этот шаг, он предложил нам встретиться, чтобы все обсудить.
На нашей первой встрече, когда мы попросили Роба объяснить, почему мой дед сделал то, что сделал, Роб ответил: «Послушайте, вашему деду на вас было совершенно наплевать. И не только на вас, ему на всех своих внуков было наплевать».
«С нами хуже обращались, потому что наш отец умер», – сказала я.
«Нет, вовсе нет».
Когда мы указали на то, что наши двоюродные братья и сестры тоже в выигрыше от того, что их родители получают от деда, Роб парировал: «Каждый из них может лишиться наследства в любой момент. Донни собирается пойти служить в армию или вляпаться в какое-то другое дерьмо в этом роде, и Дональд и Ивана говорят ему, что в таком случае они тут же исключат его из завещания».
«Наш отец такой роскоши был лишен», – сказала я.
Роб откинулся на спинку кресла. Было заметно, что он пытается перестроиться. «Все очень просто, – заявил он. – Что касается вашего деда, то для него умер, значит, умер. Он позаботился только о своих живых детях».
Я хотела указать на то, что и о Робе он не очень-то заботился, но тут вмешался Фриц: «Роб, это несправедливо, и точка».
Я потеряла счет встречам, которые состоялись у нас троих между июлем и октябрем 1999 года. Небольшая передышка произошла в сентябре, пока я была на Гавайях по случаю своей отложенной свадьбы и медового месяца.
В самом начале наших дискуссий Фриц, Роберт и я договорились, что втягивать в это дело бабушку мы не будем. Я полагала, что она понятия не имеет о том, как с нами обошлись в завещании деда, и не видела причин ее беспокоить. Я надеялась, что мы сможем все разрешить и она так никогда и не узнает, что какие-то проблемы имели место вообще. Я каждый день с ней разговаривала, пока была в отъезде, а вернувшись в Нью-Йорк, снова стала ее навещать. Переговоры, если их вообще можно так называть, тоже возобновились. Наши разговоры отличались поразительным однообразием. Вне зависимости от того, что говорили мы с Фрицем, Роб вновь и вновь пускал в ход свои клише и заранее заготовленные ответы. С мертвой точки мы так и не сдвинулись.
Я расспрашивала его о Midland Associates, управляющей компании, десятки лет тому назад созданной моим дедом в интересах своих детей, равно как и для того, чтобы избежать уплаты налогов. Компания владела группой из семи зданий (включая Sunny Towers и Highlander), которые в моей семье называли «мини-империей». Я почти ничего не знала о ней, но раз в несколько месяцев я получала чек, хотя никто из моих попечителей никогда не объяснял, какую роль играет эта компания или откуда берутся деньги. Мы хотели знать откуда и повлияла ли смерть деда на дальнейшее существование этой компании.
