За шесть месяцев после прибытия в штаб-квартиру «Хаганы» я помог собрать невероятный запас оружия – и как раз вовремя. В последнюю неделю ноября 1947 г. двухмесячные дебаты в Генеральной Ассамблее ООН по резолюции № 181
[39] достигли апогея. Принятие резолюции положило бы конец Британскому мандату и разделило Палестину на два государства – арабское и еврейское, что привело бы к провозглашению нашей независимости и, вероятно, к вооруженному конфликту. Но никто из нас – ни внутри правительства, ни за его пределами – не знал соотношения сил в ООН. Для принятия резолюции требовалось большинство в две трети голосов стран – членов ООН (задача, больше напоминавшая быстрый подъем на скалу без страховки, чем размеренное восхождение). Двадцать шестого ноября мы слушали дебаты по радио, ловили слова представителей разных наций, выступавших один за другим и державших в руках нашу судьбу.
Арабские страны были категорически против резолюции, из-за чего у ООН не было полномочий даже рассматривать этот вопрос. Представитель Саудовской Аравии назвал ее «вопиющей агрессией», за ним взял слово представитель Сирии, который объявил ее «величайшим политическим скандалом всех времен». СССР, который когда-то выступал против раздела, теперь готов был поддержать резолюцию, утверждая, что вариант с созданием одного государства «неосуществимый и непрактичный». В той же речи представитель СССР отклонил претензии арабских стран, настаивая на том, что ООН не только имеет право вмешиваться в ситуацию во имя мира, но просто обязана сделать это согласно собственному уставу.
К концу дискуссии оставалось неясным, достаточно ли у нас поддержки. Даже в день голосования – 29 ноября 1947 г. – семь стран еще не объявили о своих намерениях. И хотя мы получили одобрение от очень многих стран, не было полной уверенности, что никто не изменит позицию в последний момент.
Когда на Тель-Авив спустились сумерки, десятки людей собрались на площади Маген Давид, где были установлены громкоговорители для трансляции голосования. Когда помехи в эфире рассеялись, мы услышали, как председатель Генеральной Ассамблеи Освальдо Аранья
[40] объявляет голосование по резолюции. Вместе с еврейскими общинами по всему миру мы внимательно вслушивались.
«Афганистан? Нет. Аргентина? Воздержалась. Австралия? Да…» Одного за другим объявляли представителей государств, и каждый давал свой ответ от лица всей нации, и каждый ответ эхом отзывался в наших головах, напряжение возросло так, что мы уже почти утратили способность дышать. Мы с Бен-Гурионом ходили туда-сюда, словно наши шаги могли ускорить время.
«Сальвадор? Воздержался. Эфиопия? Воздержалась. Франция? Да». При этом в зале внезапно поднялся шум, за которым последовал агрессивный стук молотка.
«Я призываю публику к спокойствию и надеюсь, что вы не будете вмешиваться в голосование по текущему вопросу, – предупредил председатель Генеральной Ассамблеи, по-видимому обращаясь к толпе, собравшейся на галерее. – Я уверен в том, что вы будете вести себя в соответствии с серьезностью решения, принимаемого этой ассамблеей, – сурово продолжил он, – потому что я не позволю никому вмешиваться в принятие нашего решения!»
Мгновение тянулось за мгновением. Люди на площади буквально прильнули друг к другу, слушая голоса оставшихся стран и исполнившись надеждой, если не верой, что сейчас произойдет нечто исключительное.
«Уругвай? Да. Венесуэла? Да. Йемен? Нет. Югославия? Воздержалась». Мы снова услышали удар молотка, на этот раз обозначавший конец голосования. И затем – простые слова, которые изменили ход еврейской истории: «Резолюция… принята тридцатью тремя голосами; тринадцать против и десять воздержались»
[41].
Толпа отозвалась бурными восклицаниями. Были теплые объятия и недоверчивый смех, слезы надежды и радости, моменты размышлений. Когда новость разлетелась по Тель-Авиву, евреи вышли на улицы в стихийном порыве. Мы с Бен-Гурионом наблюдали, как тысячи евреев взялись за руки и танцевали хору
[42]. Никогда за две тысячи лет изгнания у нашего народа не было более амбициозной мечты, чем возвращение домой. Прошло немногим более пятидесяти лет с тех пор, как Теодор Герцль начал движение за то, «чтобы заложить краеугольный камень дома, который станет убежищем для еврейского народа». В масштабах истории мы достигли результата с поразительной скоростью. Но по меркам нашей недавней истории, с учетом убийства шести миллионов невинных людей и почти полного исчезновения еврейских диаспор в Европе мы не могли забыть, что едва не стало слишком поздно.
Так легко было упустить это из виду в момент всеобщей радости, но мы с Бен-Гурионом знали, что празднование было преждевременным. Резолюция Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных Наций сама по себе еще не гарантировала рождение нашего государства.
«Сегодня они танцуют на улице, – написал Бен-Гурион в своем дневнике, – завтра им придется проливать на улице кровь».
Он был прав. Уже через несколько дней после принятия резолюции стали поступать сообщения о нападениях бойцов арабских военизированных формирований на еврейских поселенцев. Мы получали ужасающие телеграммы со всего Ближнего Востока о нападениях на евреев в отместку за голосование – подробные описания разрушения синагог и домов, превращенных в пепел в Сирии, толп, преследующих евреев и изгоняющих их отовсюду от Египта до Ливана. Лига арабских государств
[43] открыто объявила о своих намерениях: не допустить воплощения резолюции и изгнать евреев – уничтожить Государство Израиль, прежде чем его смогут нанести на карты. И они приступили к реализации своего темного замысла.
