Я послал Рабину записку, чтобы поделиться новой идеей: «Ицхак, последнее обновление плана: вместо машины наземных служб аэропорта из самолета выезжает огромный Mercedes с флагами, как будто Иди Амин возвращается домой с Маврикия».
«Не знаю, возможно ли это, – добавил я, – но это интересно». Встреча завершилась, и мы пошли в кабинет Рабина, где Гур представил наш план в мельчайших деталях премьер-министру и группе министров. Рабин в целом воспринял план положительно, но продолжал сомневаться.
– Я по-прежнему не уверен в операции, – сказал он. – У нас никогда не было так много заложников. У нас никогда не было такой скудной военной информации. Это будет самая рискованная операция из всех, что я знал.
Он продолжал уточнять детали у Гура.
– Пусть все приготовления продолжаются, но я предлагаю рассматривать этот вариант как вспомогательный к продолжающимся переговорам, – сказал он. – Если бы я только мог заставить их освободить женщин и детей… это изменило бы ситуацию полностью.
Он решил созвать внеочередное заседание правительства на следующий день, как раз перед вылетом «Геркулесов» в Энтеббе. Только к тому моменту он примет окончательное решение.
На тот вечер у нас с Соней были планы, которые мы не могли отменить. Несколькими неделями ранее МИД попросил меня принять профессора Колумбийского университета Збигнева Бжезинского, совершавшего
[136] визит в Израиль. В Соединенных Штатах была в разгаре президентская кампания, и ожидалось, что профессора Бжезинского назначат советником по национальной безопасности, если Джимми Картер победит на выборах. В тот вечер он должен был прийти к нам домой вместе с редактором газеты «Хаарец» и руководителем военной разведки, чтобы встретить Шаббат. Я опасался, что отмена ужина вызовет подозрения у всех, кто знал о приглашении.
Я покинул здание министерства обороны незадолго до заката и приветствовал Бжезинского и других за столом. Ужин сопровождался глубокой и увлекательной беседой о глобальных проблемах, и какое-то время мне удавалось уклоняться от темы захвата самолета. Но профессор Бжезинский все же перевел разговор на Энтеббе, выразив удивление, что Израиль не желает начинать военную операцию. Он потребовал от меня объяснений. Я не хотел лгать, но не мог сказать правду, поэтому уклончиво рассуждал о нехватке достоверной информации и проблемах, вызванных расстоянием. Бжезинского, похоже, я не убедил, но, к моему облегчению, тему мы сменили. Когда ужин закончился, я поцеловал Соню, пожелал ей спокойной ночи, извинился за свое недельное отсутствие и сразу же вернулся в кабинет.
В ночь на субботу я поймал себя на том, что борюсь с нарастающим беспокойством. Несколько часов я провел в напряжении, сопоставляя все факторы, которые могли привести к неудаче, – большие и малые. Все это время я вел дневник. «Кто может гарантировать, – писал я, – что одна из десятков тысяч деталей, из которых построены самолеты, бронемашины и оружие, не даст сбой в самый критический момент или в самом критическом месте?»
Едва рассвело, я собрал у себя «Совет фантазеров» и приказал еще раз пошагово проанализировать всю операцию. «Что можешь сказать?» – спросил я Гура. Он ответил, что отработка штурма прошла по плану и заняла пятьдесят пять минут. Во всем Израиле не смогли найти черный Mercedes, но он заверил, что беспокоиться не стоит, поскольку есть белый аналогичной модели и разрешение покрасить его в черный цвет.
– Нет причин не проводить операцию, – заявил Гур в конце, излучая уверенность. – Шансы на успех велики.
После совещания мы с Гуром поехали в аэропорт, чтобы проводить солдат. Подразделения готовились к самой дерзкой миссии, которую мы когда-либо задумывали, но, даже когда они садились в самолеты, никто не знал, будет ли она одобрена. Многие подходили ко мне, спрашивали, собирается ли правительство отдать приказ, задавались вопросом, хватит ли им отваги. Некоторые шли, чтобы пожать мне руку и заявить о своей уверенности в успехе. Я наблюдал, как они грузились в самолет – Йони во главе, его отряд рядом с ним, – и прекрасно знал, что вся отвага в этом деле принадлежит им.
В тот же день Рабин открыл внеочередное заседание кабинета, изложив новые обстоятельства.
– На сегодняшний день у нас есть реалистичный сценарий силовой операции, – пояснил он, прежде чем посвятить собравшихся в детали плана.
Когда он закончил, я взял слово:
– Самый болезненный вопрос заключается в том, подвергнем ли мы риску жизни ни в чем не повинных безоружных гражданских лиц и спасем ли будущее нашей страны. Своими уступками мы поощрим террористов на новые подобные акции, – сказал я. – Весь мир поймет наше решение отступить, но в душе все страны будут насмехаться над нами.
Гур шаг за шагом подробнейшим образом изложил план и свои выводы. Он считал, что операция тщательно разработана и увенчается успехом. Конечно, он отметил возможность жертв, но сказал, что такой риск существует «в любой другой операции, которую мы когда-либо проводили, чтобы спасти мирных жителей».
– Если мы не сможем заправить самолеты, как долго будет продолжаться полет? – спросил один из министров.
– Они не смогут вернуться домой, – ответил Гур.
– Что там с погодой? – спросил другой.
– Есть определенный риск, – признал Гур.
– А если мы узнаем, что за ночь местонахождение заложников изменилось? – спросил третий.
– Миссия закончится полным провалом, – сказал Рабин.
Вот какими были обстоятельства. Миссия – первая в короткой истории Армии обороны Израиля за пределами Ближнего Востока – была беспрецедентной уже по одной этой причине. Если учесть дополнительные сложности и непредсказуемость множества факторов, это будет «операция Армии обороны Израиля, которой никогда раньше не бывало». Но эту цену нужно заплатить.
В конце долгой дискуссии заключительное слово взял Рабин.
– Я за операцию, – объявил он впервые. – Я не идеализирую ее. Наоборот, осознаю, во что мы ввязываемся… Правительство должно понимать, что оно принимает решение начать операцию, которая грозит большими потерями, – сказал он, повторяя оценку Гура. – Тем не менее я прошу правительство одобрить ее, хотя произношу это и не с легким сердцем.
Решение было единогласным. Операции «Энтеббе» был дан зеленый свет.
* * *
Мы сидели в полной тишине в моем кабинете, откуда я руководил всем министерством обороны. Рабин жевал сигарету. Я крутил в руках ручку. С того момента, как самолеты поднялись в воздух, им было приказано сохранять режим полного радиомолчания, если не возникнет проблема. Теперь мы собрались с небольшой группой сотрудников и консультантов, чтобы следить за ходом операции через безопасное радиооборудование. Когда самолеты пролетали над Красным морем в воздушном пространстве Эфиопии, пересекали озеро Виктория и готовились к снижению, мы ничего не слышали. Тишина вызывала невероятное напряжение, даже если она означала: все идет по плану.
