В то время наша экономика была организована совсем не так, как сегодня. Это была социалистическая система, в которой правительство играло существенную роль практически во всех аспектах экономической жизни. Оно было создателем промышленности, а также ее владельцем. Оно было арбитром экономической и денежно-кредитной политики и довольно последовательно игнорировало рыночные силы. Тем не менее в некоторых секторах экономика была смешанной: например, банки находились в частной собственности, как и многие предприятия. Мы создавали свою уникальную систему с надеждой, что сможем построить экономику, основанную на общих ценностях, а не просто на спросе и предложении. Но поскольку торговля стала глобальной, а компании – многонациональными, мы поняли, что у любого контроля есть предел. Действия, предпринятые правительством для защиты населения от продолжительного спада, – повышение налогов на бизнес с целью поддержания зарплат – имели обратный эффект. Вместо того чтобы отбиваться от зверя, они кормили его, создавая инфляционную спираль, которая опустошала страну. К 1979 г. инфляция возросла до 111 %. За десять лет экономика начала угасать под таким гнетом. В 1983 г. Тель-Авивская фондовая биржа потерпела крах, и четыре из пяти израильских банков пришлось национализировать, чтобы избежать их банкротства.
Хай-тек не был полностью защищен от этих процессов, но эта отрасль оставалась устойчивой, даже когда остальная экономика начала рушиться. Она была ориентирована на экспорт, а значит, продукцию в основном продавали за доллары. Акции этих компаний не торговались на Тель-Авивской фондовой бирже. Отрасль производила программное обеспечение и оборудование, которые можно было доставлять, не заботясь о высоких логистических издержках (вызванных ростом цен на нефть). Продукция отгружалась вовремя, проекты развития реализовывались по плану. В последующие годы одним из главных преимуществ для инвесторов высокотехнологичного сектора было то, что даже в тяжелые кризисные времена он всегда приносил прибыль.
Пока технологический сектор продолжал двигаться вперед, остальная экономика встала. Экономический коллапс вызвал панику; казалось, ни дня не проходило без гневных демонстраций и акций протеста.
Во время кампании за кресло премьер-министра я попросил группу экономических экспертов – Йорама Бен-Пората, Амнона Нойбаха, Михаэля Бруно, Эйтана Бергласа, Эммануэля Шарона и Хаима Бен-Шахара – разработать план, как остановить истощение страны. Я не был экономистом, но знал: если прислушаться к верным советам и тщательно изучить проблему, можно приобрести достаточную квалификацию, необходимую мне в случае победы на выборах. Я не раз поступал так прежде.
Собрав предложения экспертов, я сразу понял, что столкнулся не просто с экономической проблемой – это была настоящая проверка моих лидерских качеств. Путь к стабильной экономике в любом случае будет болезненным, он затронет все отрасли, пусть и в разной степени. Меня затягивали в центр паутины конкурирующих интересов: профсоюзные активисты по праву опасались последствий реформ для израильских рабочих; работодатели боялись, что премьер-министр от партии лейбористов переложит основное бремя на их плечи; мои коллеги-министры выступали за сокращение государственных расходов, но лишь до тех пор, пока это не затрагивало их собственный бюджет.
Хотя детали плана еще не были определены, я точно знал: сделка, о которой я буду договариваться, не может быть поэтапной или частичной; при этом у нас не было многих лет для проведения дебатов. Все должно было происходить стремительно и радикально, нас ждала кардинальная структурная трансформация – настоящая экономическая революция. Нам требовалась такая реформа, которую практически невозможно провести, особенно в условиях крайне неопределенного политического климата, когда страна уже страдает от разрушительных последствий кризиса.
Путь был настолько чреват неприятностями, что друзья призывали меня отказаться от поста премьер-министра. Они боялись, что я возьму на себя вину за бедствие, которое вызвал не я, но с которым не смог справиться. «Пусть Шамир примет на себя все последствия», – убеждали меня. Друзья желали мне добра, но я никогда не верил, что отступать и не рисковать – наилучший выход. И потому я принял вызов, зная, что меня просят сделать серьезную операцию под анестезией, которая перестанет действовать раньше, чем закончится операция.
Едва вступив в должность, я попросил экономическую команду провести полный брифинг нашего плана. Хотя между экспертами было некоторое несогласие относительно конкретных технических деталей, в целом они достигли взаимопонимания. Однако это не означало, что они были спокойны и уверенны. Одно из главных опасений состояло в том, что любая структурная реформа может вызвать шок в системе и спровоцирует бегство иностранных инвесторов из страны. Подобный отток капитала мог подорвать любой план, который мы разработаем, независимо от его масштаба. Моя команда объяснила: единственное решение состояло в том, чтобы заручиться обязательством Соединенных Штатов (к тому времени они стали нашим важнейшим союзником вместо Франции) предоставить зонтичный кредит – гарантию иностранной помощи для поддержки в случае наихудшего сценария. Я поручил советникам продолжать дорабатывать варианты, исходя из того, что я смогу получить кредит, а тем временем мои сотрудники немедленно приступили к подготовке визита в Вашингтон.
Вскоре после вступления в должность я встретился с государственным секретарем Джорджем Шульцем
[154] в штаб-квартире Государственного департамента. На встрече меня сопровождал Герберт Штейн, бывший советник Белого дома по экономическим вопросам, который под руководством Шульца более года работал над разрешением израильского кризиса. Одним из ведущих участников этого проекта был Стенли Фишер, эксперт по денежно-кредитной политике из Массачусетского технологического института, хотя он и не смог присутствовать на том первом совещании. Я поблагодарил Шульца и Штейна за то, что они согласились с необходимостью быстрых действий и проинформировал их о плане, который готовы были реализовать наши эксперты. По оценкам израильских экономистов, нам требовался кредит в размере полутора миллиардов долларов США для осуществления плана стабилизации. Поэтому, естественно, когда обсуждение перешло к этой проблеме, я начал с просьбы о четырех миллиардах долларов.
Штейн внимательно слушал, но был сдержан. Прежде чем согласиться предоставить кредит, он и Фишер хотели уточнить детали пакета наших реформ. Я согласился с тем, что это важно, и предложил создать рабочую группу между Соединенными Штатами и Израилем, как если бы мы планировали совместную военную операцию, только вместо генералов выступали бы наши ведущие экономисты. Это показалось мне лучшим способом укрепить уверенность Америки в наших усилиях, а также предоставить нам доступ к более широкому опыту.
Я вернулся домой после визита в Вашингтон и столкнулся с самым сложным аспектом кризиса: как заставить рабочих и работодателей прийти к соглашению и принять участие в реализации плана. Такие вопросы не решить с помощью политической коалиции; здесь нужна совершенно иная, экономическая коалиция. Я созвал лидеров профсоюза «Гистадрут»
[155] (который был одновременно и традиционным профсоюзом, и в соответствии с давней социалистической ориентацией Израиля собственником нескольких крупнейших предприятий страны) и ассоциации работодателей, самых высокопоставленных правительственных экономистов и министра финансов Ицхака Модаи
[156]. Первые встречи были напряженными. Со всех сторон посыпались возражения, когда правительственные чиновники проинформировали участников о планах, которые рассматривал кабинет. Ни одна из сторон не желала принять суровую правду: чтобы экономика выжила, от всех требовались жертвы и всем бы это обошлось недешево. Когда я объяснил, что субсидии, которые мы предоставляем, чтобы индексировать зарплаты и контролировать цены на основные продукты питания, причиняют больше вреда, чем приносят пользы, это разгневало профсоюзных активистов.
