И прежде чем миссис Мишкон ответила, я живо представил эту сцену: два бывших врага стоят плечом к плечу, словно друзья, министр иностранных дел Израиля, отвечающий за мытье посуды, и король Иордании, вытирающий ее насухо. Это предложение было на удивление простое, но вместе с тем такое интимное, скромное и значимое. Но миссис Мишкон не оставила нам шанса.
– Это исключено, джентльмены, – твердо сказала она. – Меня это весьма огорчит, к тому же у вас есть своя работа.
Мы уступили из уважения к ней и вернулись к разговору. Я предложил организовать конференцию, предваряющую переговоры, но не имеющую обязательной силы, и пригласить две делегации: израильскую и иордано-палестинскую. Хусейн согласился.
– Для меня это священная задача, мой религиозный долг, – сказал он.
В тот момент я вдруг увидел прямую линию от неформального разговора, который у нас только что состоялся, до подписания мирного договора; и мне показалось, что я точно знаю, как прийти к этой цели. Пришло время вывести наши переговоры на новый уровень.
– В таком случае, – ответил я, – почему бы нам прямо сейчас не составить соглашение на основе этих обсуждений?
– Мне предстоит еще одна встреча, на которую я должен пойти, – ответил Хусейн, – через час я вернусь.
Он предложил нам подготовить проекты двух документов: один – описывающий организацию мирной конференции, другой – излагающий принципы соглашения между двумя нашими странами. Как только король и премьер-министр ушли, мы приступили к работе. Я диктовал, а мой помощник лихорадочно печатал. К тому времени, когда Хусейн и Рифаи вернулись, проекты обоих документов были готовы для обсуждения.
Иорданцы прочитали их, и Рифаи принялся перечислять изменения, которые хотел бы внести, но Хусейн почти сразу остановил его.
– Эти проекты отражают соглашение, которое мы обсуждали, – сказал он. – Этого достаточно, чтобы двигаться дальше.
Признаюсь, я был застигнут врасплох: предложенное нами соглашение было вполне справедливым по отношению к Израилю. Оно не только открывало путь к миру с иорданцами, но и приводило к решению палестинского вопроса, не требуя от Израиля отказа от какой-либо своей территории или изменения статуса Иерусалима.
Соглашение резко контрастировало с нормами нынешнего дня, где Иордания считалась опасным врагом, заинтересованным в войне, а не в мире. То, что мы достигли такого прогресса, было просто потрясающе. То, что это произошло так быстро, – невероятно. Казалось, за один день мы сделали столько шагов к прекращению конфликта, длившегося десятилетиями, что хватило бы на годы вперед.
Как и в случае с Кэмп-Дэвидскими соглашениями, мы считали, что было бы полезно, если бы Соединенные Штаты выступили с этой инициативой. Это позволило бы каждой стороне принять якобы американское предложение, не раскрывая факта секретных переговоров, из которых оно родилось. Мы отправили наши соображения госсекретарю Джорджу Шульцу
[174] и попросили его выдвинуть предложение лидерам наших государств.
Той же ночью я улетел домой, исполненный восторга. За прошедшие тридцать лет мы ни разу не оказывались настолько близки к миру с такими незначительными уступками.
Я позвонил Шамиру, как только приземлился, и мы договорились встретиться наедине после еженедельного заседания кабинета. Мы сели рядом, и я описал невероятные события предыдущего дня, подробно изложил беседу с королем и премьер-министром, а также показал документы, которые мы подготовили. Я зачитал их все, ожидая, что его лицо озарится такой же радостью. Однако он был спокоен, даже не шелохнулся. Шамир попросил прочитать документы снова, я так и сделал. Его лицо по-прежнему ничего не выражало. Он не ожидал такого прорыва, и вдруг мне стало ясно, что с самого начала он этого не хотел. Он дал добро на встречу, полагая, что инициатива обречена и что я – мечтатель и фантазер – был форменным дураком для подобной работы.
Участие в мирных переговорах похоже на работу пилота. Мать из страха за его безопасность хочет, чтобы он летал низко и медленно. Но именно так самолет и падает. Чтобы заключить мир, нужно летать высоко и на большой скорости – это единственный способ избежать катастрофы. По многолетнему опыту я знал последствия и того и другого. И теперь боялся, что Шамир хотел лишь одного – чтобы я не слишком преуспел.
Он попросил меня оставить документы у него, и это меня обеспокоило. Если их содержание выйдет за стены кабинета, это нарушит условие соглашения. Кроме того, я сказал, что будет лучше, если он как премьер-министр получит проект соглашений от американцев, ведь так он создаст видимость, что мы рассматриваем их предложение, а не продвигаем наше собственное. Ни эта, ни какая-либо другая тема нашего разговора, казалось, не интересовала Шамира, и я покинул его кабинет с болью в сердце. Неужели такой момент будет упущен? Готов ли человек, ставший премьер-министром всего несколько месяцев назад, дискредитировать наши договоренности?
Ответом на этот вопрос было «да», и в этом была трагедия. Не посоветовавшись со мной, он отправил министра Моше Аренса
[175] в Вашингтон на встречу с Шульцем. Аренс разъяснил госсекретарю, что, если США представят проект мирного соглашения, Шамир расценит его как неуместное вмешательство в геополитические дела Израиля. Услышав это, Шульц решил, что веских оснований представлять проект соглашения нет. Зачем выходить на открытую дистанцию, если Шамир все заблокирует?
Я узнал о встрече с Шульцем и ее результатах постфактум. Это была пощечина лично мне и удар под дых стране, которую я любил. Бен-Гуриона не было почти пятнадцать лет, но я никогда не скучал по нему больше, чем в тот момент. Он бы с готовностью принял это достижение, а Шамир задушил его, прежде чем оно обрело дыхание. Я предпринял последнюю попытку спасти соглашение, умоляя Шульца пересмотреть позицию США. Но теперь, когда Шульц готов был действовать, стало ясно, что Хусейн закрыл дверь. Там, где я чувствовал глубокое разочарование, король увидел предательство. Он взял на себя большие риски и ничего не получил взамен. Ему больше не было резона продолжать переговоры. Лондонским договоренностям пришел конец. Какой это был сокрушительный удар по Государству Израиль и по нашим усилиям ради мира и сотрудничества с соседями!
Следующие пять лет были трудными для Израиля и палестинцев. Шамир и его партия «Ликуд» ничего не сделали для содействия мирному процессу, за исключением участия в международной конференции в Мадриде
[176]. Тем временем на Западном берегу и в секторе Газа началось жестокое восстание, называемое первой интифадой
[177], в результате чего улицы были залиты кровью, а страну охватили страх и разочарование. Шедевр, которым могло стать лондонское соглашение, был вытеснен бесчинствами насилия и уродствами войны. И все же мы упорствовали, как и положено лидерам, зная, что ни одна дверь не остается закрытой вечно, что совместными усилиями можно открыть даже самые тяжелые из них.
