Книга Фроссара получила название «Не бойтесь!». Одновременно с ней вышла другая работа, раскрывавшая внутренний мир понтифика, — «Мысль Кароля Войтылы», которую написал молодой католический философ Рокко Буттильоне (позднейший министр культуры Италии и кандидат на должность еврокомиссара юстиции). Обе они — одна с позиции веры, другая с позиции философии — рассказывали, о чем думает наместник святого Петра, что его заботит и что радует, к чему он стремится и как смотрит на свое служение.
Книга Фроссара прозвучала в среде ватиканистов, но не более. Работа же Буттильоне изначально была рассчитана на узких специалистов и не могла получить резонанс (хотя и стала лучшим пособием по философии Войтылы). Иное дело «Переступить порог надежды». Этот текст 1994 года внезапно вызвал фурор. Виной тому — умелые формулировки вопросов, которые задавал понтифику журналист Витторио Мессори, прославившийся в 1984 году большим интервью с кардиналом Ратцингером. Мессори, даром что консервативный католик, спрашивал понтифика так, как мог бы это сделать неверующий или слабо разбирающийся в теме человек: «Почему прячется Бог?», «Правда ли, что Иисус — Сын Божий?», «Почему религий так много?». Если работа Фроссара заглядывала, так сказать, в голову римскому папе, размышляя о его жизни, то здесь сам понтифик по большей части рассуждал о насущных проблемах церкви и всего христианства
[1191].
Изначально Войтыла намеревался (впервые в истории) дать интервью перед телекамерами, но в силу занятости решил изменить формат и ответил репортеру письменно. Так и родилась эта уникальная книга.
Какой порог надежды предлагалось пересечь читателю? Порог той надежды, которую дает вера. А точнее, тот порог, за которым стоит Спаситель. Иоанн Павел II процитировал отрывок из письма своего любимого Норвида: «И… если бы шли не с крестом Спасителя за собой, а со своим — за Спасителем»
[1192]. То есть не бойтесь наложить на себя бремя обязательств перед Богом и пойти за Его Сыном со своим крестом — впереди вас ждет спасение.
Книга Мессори, в общем, мало что добавляла к тому образу римского папы, который был обрисован в работе Фроссара. Те же рассуждения об опасности раскола мира на богатый Север и бедный Юг, те же экуменические акценты, те же молитвенные заклинания о Христе как Искупителе мира. Разве что на этот раз Войтыла куда мощнее прошелся по рационализму и породившей его эпохе Просвещения. Если в тексте Фроссара этому был посвящен один абзац, то здесь понтифик раз за разом возвращался к угрозе торжества материализма. Даже удивительно: падение социалистического лагеря лишь сильнее разожгло в Иоанне Павле II страх перед безверием.
«Примерно через сто пятьдесят лет после Декарта, — писал Войтыла, — мы постигаем, каким образом все сущностно христианское в традиции европейской мысли оказалось вынесенным за скобки. Главную роль сыграла здесь эпоха французского Просвещения, когда окончательно утвердился чистый рационализм. Французская революция во времена террора разрушала алтари, посвященные Христу, валила придорожные кресты, вводила культ богини разума. На его основе и провозгласила она свободу, равенство и братство. Духовное и особенно нравственное наследие христианства было вырвано из евангельской почвы. Чтобы восстановить христианство во всей его жизненной силе, необходимо его туда возвратить»
[1193]. Даже холодный прием римского папы на родине тремя годами раньше в таком контексте оказался следствием победы «просвещенческой программы» — дескать, ее приверженцам неинтересно было слушать про заповеди, ибо они не приемлют греха: «Папа, который пытается убедить мир в человеческой греховности, для таких людей — persona non grata. Возмущает их как раз то, что выразил Евангелист Иоанн словами Самого Христа: Христос предвозвестил пришествие Святого Духа, который «обличит мир о грехе» (Ин 16: 8)»
[1194]. Как видно, досада от той поездки не отпускала понтифика.
Досталось и всей цивилизации в целом: «Падение коммунизма позволяет нам увидеть в обратной перспективе типичные пути мышления и действий современной цивилизации, особенно европейской, которая коммунизм породила. Конечно, она многого достигла во многих областях, но вместе с тем совершила много ошибок, особенно же способствовала несправедливости по отношению к человеку, эксплуатируя его разными способами. Эта цивилизация постоянно создает структуры, связанные с насилием, с подавлением и в политике, и в культуре (особенно в средствах массовой информации), чтобы эти заблуждения и злоупотребления навязать всему человечеству. Как же иначе объяснить, что постоянно растет пропасть между богатым Севером и нищающим Югом? Кто ответственен за это? Человек ответственен — люди, идеологии, философские системы. Я бы сказал, он ответственен за свою борьбу с Богом, за систематическое уничтожение всего христианского. Борьба эта у нас, на Западе, в значительной мере определила мышление и жизнь трех последних столетий. Марксистский коллективизм — лишь более опасный вариант именно этой программы. Можно сказать, что сегодня эта программа обнаружила себя во всей своей пагубности и вместе с тем во всей своей слабости»
[1195].
Казалось бы — просто очередной пример папского ретроградства. Громить в конце XX века эпоху Просвещения и ставить на одну доску коммунизм и либерализм — это ли не признак сумеречного сознания? Однако в более поздней книге «Память и идентичность», созданной на основе бесед Иоанна Павла II с ксендзом Тишнером, содержится и похвала Просвещению: «Европейское Просвещение не только породило жестокости французской революции, но и принесло добрые плоды, такие как идеи свободы, равенства и братства, которые, как известно, укоренены в Евангелии. Хотя идеи эти провозглашались отдельно от него, но сами по себе они выдавали свое происхождение. Таким образом французское просвещение подготовило почву для лучшего понимания прав человека. На самом деле революция сама же нарушила эти права. Однако с тех пор началось движение за признание этих прав и разрушение феодальных традиций. Следует подчеркнуть, что эти права уже были известны, поскольку они укоренены в природе человека, созданной Богом по Его образу, и вписаны в первые строки Книги Бытия. Часто к ним обращался и Христос, который между прочим говорит в Евангелии, что „суббота для человека, а не человек для субботы“ (Мк 2: 27)»
[1196].
