Делать было нечего, и я принялся размышлять, как заставить оболтусов заниматься военной наукой настоящим образом.
Если бы процесс был организован правильно, проблем бы не возникало. Но князь, который был патологически жаден, решил, что будущие офицеры его войска достаточно сознательны и заинтересованы, чтобы самостоятельно получать знания.
Поэтому на тридцать пять недорослей было всего трое взрослых: вор-каптенармус, командир-калека и старшина, который бывал в роте по будням с шести утра до трех часов пополудни.
Был еще повар Агафон, который сидел на кухне и ни во что не вмешивался, потихоньку в течение дня «догоняясь» до нужной кондиции, чтобы потом «лакирнуть» напоследок со старшиной и отправиться восвояси, заперев на три амбарных замка кладовую и прихватив пакетик с мясом или иной вкусностью.
То, что я предлагал, было в этих условиях полным бредом. Однако на Алексея Павловича ровные ряды строчек произвели просто магическое впечатление. Он аккуратно сложил и сунул в карман кителя лист, объявив, что прочтет на досуге.
Вечером, когда командир, приняв с устатку сто пятьдесят грамм первача и занюхав его сухарем, отправился домой, в учебном взводе началась совсем другая жизнь.
«Мафия» вышла из подполья, отрываясь на угнетенных обитателях казармы за то, что днем не удалось сачкануть от обязательных работ по наведению порядка.
Чтобы не иметь отношения к этому безобразию, я отправился заниматься на гимнастических снарядах рядом с казармой и вернулся за пятнадцать минут до отбоя, размышляя, как заставить это болото хотя бы принять вид настоящих солдат.
Примерно через час после отбоя, когда я уже крепко спал, меня разбудило присутствие рядом человека – привычка, выработанная в период казарменных «разборок», чтобы меня нельзя было застать врасплох. Я открыл глаза и приготовился к драке. Но Мамонт пришел с добрыми намерениями.
– Не спишь? – спросил он.
– Теперь нет, – ответил я.
– Пойдем, отметим…
– Что? – ошалело спросил я.
– Ты чего, взводный, не проснулся? – усмехнулся Мамонтов.
– Ах да, – произнес я, встряхивая головой. – Пошли.
По правде говоря, мне не очень этого хотелось. Курить махру и хлебать самогон, как это делали наши «мафиози», доказывая свою взрослость и исключительность, мне казалось глупым. Но тут положение обязывало.
Очень скоро я набрался и перестал реагировать на окружающую действительность.
И снова оказался в южных горах, в вагончике блокпоста с побитыми пулями и осколками стенами, вспоминая тех, кого уже не будет со мной.
Наутро, часа за полтора до подъема, я проснулся оттого, что настоятельно нужно выйти. После того как я поблевал на свежем воздухе, мне полегчало. Через открытое окно раздачи я залез на кухню и напился рассола. На обратно пути мне встретился Мамонт, который курил на крыльце.
– Что, Конец, сушняк задавил? – поинтересовался он.
– Типа того.
– Ты помнишь, что было вчера? – спросил он.
– Ну, пили, – ответил я.
– Конец, ты пацан нормальный, – немного помявшись, сказал Мамонтов, – но после первого же стакана тебе крышу сносит. Такую пургу понес…
– А именно?
– Кого вы там вешали, а потом голову отрезали и зубы золотые плоскогубцами вытаскивали?
– Не знаю, – ответил я. – А что, я действительно об этом сказал?
– Да, духу какому-то голову отрезали. Как можно, дух ведь бесплотный.
– Ну, наверное, можно, – хмыкнул я. – Раз я такое говорил. Сам чего не спишь?
– Уснешь тут, – вздохнул замком. – Тебя послушаешь, кошмары душат.
– Первач на дурмане, вот и мерещится всякое.
– Бабка Галина нормальный самогон делает. Хотя, – Мамонт задумался, – кто эту торговку знает…
– Пойдем спать, – предложил я. – С подьемом такой дурдом начнется…
С утра я при помощи старшины устроил занятия по строевой. Мои кадеты недружно топали по плацу, шагая вразнобой и не попадая в такт счету.
– Левой, левой, – орал я, надрывая глотку на морозе. – Вы что, где лево, не знаете. Авдюхин, еб твою мать! Ты еще не проснулся, что ли, урод?
Славка Авдюхин, забитый «чухан», сын служивого дворянчика, лишь втягивал голову в плечи при моих окриках. Он один не роптал. Но по рядам курсантов проносились приглушенные ругательства.
Через два часа кадеты еле тянули ногу и уже готовы были послать меня подальше, но тут мне в голову пришла идея.
Я построил ребят, вызвал трех «уважаемых», филиал местной «мафии» во взводе, и назначил их командирами отделений. Потом предложил новоиспеченным командирам заняться строевой со своими подчиненными. Старшине, который заинтересовался, я пояснил, что выполняю распоряжение капитана. Связав разговором дядьку – старшину, я ненавязчиво отвел его в сторону и предложил не вмешиваться, в качестве аргумента пообещав бутыль самогона. Над плацом повис трехэтажный мат и звук затрещин, которыми «уважаемые» местные хулиганы поощряли «чуханов» к изучению строевых приемов.
Они, пожалуй, перестарались, поскольку, придя на обед, курсанты рухнули без сил.
Никакие пинки и затрещины не смогли поднять их не только на строевые занятия, но и на прием пищи. Основная проблема была в том, что тупые недоросли были не в состоянии уяснить, где «право», а где «лево». Тем более их разумению непостижимы были команды типа «правое плечо вперед». Я вспомнил историю из папиных книг и решил завтра заставить ребят привязать к ногам сено и солому.
Наряды не были сменены по причине крайней усталости личного состава. Но и сами дневальные, поглядев на зверства на плацу, с удовольствием остались на дежурстве.
Вечером, как обычно, я жал железо на гимнастической площадке. Металл обжигал руки через перчатки, но по спине, несмотря на мороз, пробегали струйки пота.
Вдруг из казармы выскользнула тонкая серая тень с табуреткой в руках. Я удивился. Кто и зачем на ночь глядя поперся на улицу без бушлата? Почуяв неладное, я кинулся по следам. За котельной я застал «чухана» Вольку Мусина по кличке Муся за прилаживанием веревки к суку.
Увидев меня, он сделал попытку накинуть петлю на шею. Но я был проворней, и кадет полетел с табуретки на снег, не успев повиснуть. Завязалась драка.
Я превосходил противника по весу и силе, оттого скоро оседлал его и, не жалея, расквасил морду прямыми ударами. Муся был трусом и неженкой. Он перестал сопротивляться, лишь закрывал голову руками и жалобно скулил:
– Данилка, не бей… Данилка…
Я слез с поверженного кадета, напоследок крепко поддав ему сапогом по ребрам.
Волька с трудом сел, не прекращая ныть. Он ревел долго, всхлипывая и подвывая, размазывая по лицу кровь и слезы. «Посмотри, что ты сделал», – повторял он снова и снова, пока не получил ногой по горбу.
