Произведения искусства, развешенные на стенах огромной «Конюшенной галереи», были не только изысканными, сложными для понимания и удивительно вдохновляющими. Они свидетельствовали о силе творческого духа, который не умирал, несмотря на невообразимое душевное смятение и физические страдания. Коллажи, созданные Ли в период с 1953 по 1955 г., представляли собой вехи трансцендентного путешествия художницы к своему новому «я». Они отражали и ее мастерство в технике, некогда популяризированной кубистами. Краснер трансформировала коллаж примерно так же, как ее коллеги — абстрактные экспрессионисты — в свое время преобразовали подход к живописи своих знаменитых предшественников. Первые коллажи Ли, составленные ею из собственных рисунков, которые художница разорвала на клочки в приступе разочарования, были маленькими и неяркими. Их объединяло ощущение сдержанности и даже нерешительности. Однако вскоре Ли почувствовала себя в новой технике совершенно комфортно, и ее радость от работы наглядно проявилась в очередных коллажах. Создавалось впечатление, будто в темной комнате включили свет. Как если бы включили ее саму. Один писатель описал творчество Ли как блюзовое. По его словам, большую часть ее коллажей отличает душевность, характерная для этого вида музыки. В то же время другие искрятся, наводя на мысль о джазе
[2430]. Посетители галереи, переходя от одного коллажа к следующему, видели, как относительно робкие произведения Ли двухлетней давности постепенно увеличиваются в размерах — почти до 2 м — и становятся все более яркими и смелыми по цвету: тут и сияющий красный, и кадмиевый оранжевый, и фиалковый сиреневый. Сложенные из обрывков бумаги, ткани и фрагментов забракованных живописных работ и рисунков коллажи Ли вибрировали и пульсировали. Они несли предельно четкое послание, которое невозможно было пропустить: Ли Краснер возродилась.
Посмотреть, чем Ли все это время занималась в своей мастерской, пришли все. Многие из тех, кто ошибочно предполагал, что она бросила творить, выражали искреннее восхищение ее коллажами. Бетти Парсонс даже один купила (он стал единственной работой, проданной Ли на той выставке). Рецензии тоже были в основном положительными
[2431]. Журнал Arts отмечал, что Краснер удалось поднять технику коллажа до уровня живописи
[2432]. Фэрфилд увидел в работах Ли проявление уважения к природе и признание ее превосходства над человеком
[2433]. Но именно Клем распознал истинную суть выставки, назвав ее мощной, неожиданной и новаторской. (Конечно же, он не сказал этого самой Ли. Она узнает о его оценке через третьих лиц и много лет спустя
[2434].)
Хелен явилась на открытие выставки Ли довольно поздно и в сопровождении тридцатитрехлетнего писателя из Айдахо, представителя бит-поколения Чендлера Броссара, носившего с собой везде складной нож
[2435]. Этот парень был полной противоположностью Клема — модным белым англосаксонским протестантом западного образца. Гринберг, разумеется, сразу начал заводиться. Боб Фридман, друг детства Хелен и наследник огромного состояния, нажитого на торговле недвижимостью, устроил после открытия выставки вечеринку в честь Ли в своей квартире в Саттон-Плейс
[2436]. Еще раньше Боб написал статью о Джексоне Поллоке, в которой назвал его Рубенсом нашего времени, и в том же году впервые посетил Спрингс
[2437]. Алкоголь на вечеринке лился рекой. Все собравшиеся в шикарной квартире Фридмана ожидали, что в тот чрезвычайно эмоциональный вечер Поллок непременно устроит свой обычный фейерверк. И взрыв страстей действительно произошел — ну как же без него, — но на этот раз не в исполнении Джексона. Достаточно выпивший, чтобы выпустить на волю своего внутреннего драчуна, Клем набросился на спутника Хелен. «Следующее, что я видел, были Клем с Чендлером Броссаром, сцепившиеся друг с другом и катавшиеся по полу в моем холле», — вспоминал потом Фридман
[2438].
Примерно через неделю, 4 октября, в галерее «Тибор де Надь» открывалась выставка бывшего преподавателя Хелен в Беннингтонском колледже Пола Фили
[2439]. И она, и Клем принимали участие в ее подготовке: критик помогал Полу развешивать работы, а Хелен устраивала вечеринку для него и его жены на квартире у одного из друзей в Гринвич-Виллидж
[2440]. С патефона звучали Майлз Дэвис и Чарли Паркер, квартира была забита завсегдатаями «Тибор де Надь». Вечеринка шла своим чередом в клубах сигаретного дыма, люди тепло общались, как близкие друзья, и пили скотч. Одна гостья, двадцатиоднолетняя Дженни Ван Хорн, недавняя выпускница Беннингтонского колледжа, скромно сидела в уголке на диване и во все глаза смотрела на потрясающих персонажей, о которых раньше только читала в журналах. Хелен, по мнению девушки, выделялась даже на фоне этого пугающей для новичка эпатажной компании. «Она была безупречной, — вспоминала Дженни. — Такой живой, что люди к ней так и тянулись… Она была открытой и полностью лишенной стеснения»
[2441]. На открытие выставки Пола Хелен явилась под руку уже с другим кавалером, поэтом и драматургом, другом Ларри Риверса по имени Говард Сэклер
[2442]. Клем воспринял последнего как очередного наглого юнца, который специально вел себя так, чтобы его помучить. В какой-то момент поставили пластинку Фрэнка Синатры, любимого певца Хелен
[2443]. Она сразу пошла танцевать. Она была высокой, «красивой и классной», с густыми волосами до плеч, губами, красными и без помады. Ее юбка, обвиваясь вокруг бедер, подчеркивала практически идеальную фигуру. Танцуя, женщина как бы призывала всех сбросить оковы, раскрепоститься
[2444]. «Сногсшибательная Хелен, — вспоминала потом Дженни. — Она была так прекрасна»
[2445].
