В Париже Джоан ждал теплый прием Зуки и ее иллинойсской подруги Нэнси Боррегаард, тоже бывшей студентки Чикагского института искусств. Она получила такую же стипендию с оплатой путешествия, как и Джоан, только двумя годами раньше. Показав Джоан прекрасные оранжевые и голубые цветы, они отправились на квартиру Зуки на площади Пигаль, где та жила со своим новоиспеченным мужем Луи Миттельбергом, политическим карикатуристом польского происхождения, работавшим в коммунистической газете L’Humanitе
[949].
Их участие и внимание спасли Джоан от первоначального шока: в Америке она изучала французский язык, но оказалось, что говорить на нем она не может; кроме того, во Франции уже нет военных действий, но страну разрывают мощные социальные конфликты
[950].
Французский писатель и поэт Антонен Арто так описал жизнь во Франции в том году:
Мы еще не родились, мы еще не пришли в этот мир, да и самого этого мира еще нет; еще не сделано то, что нужно; еще не найдена причина для дальнейшего существования
[951].
Короче говоря, Джоан оказалась в стране, где из-за постоянных забастовок невозможно было купить даже самого необходимого; где из-за уличных протестов регулярно останавливалось движение транспорта, а физическая месть нацистским коллаборационистам была явлением не только регулярным, но и порой публичным.
Женщин, которых заклеймили за связь с врагом, можно было увидеть на улице с татуировкой свастики на лбу. Враждебность к соотечественникам, которые помогали немцам, выражалась в произносимой злым шепотом фразе: «Они за это заплатят». В годы войны это давало французскому Сопротивлению силы продолжать борьбу, даже когда победа казалась невозможной. Но, как говорила Симона де Бовуар, когда «им» действительно пришлось платить по счетам, радость почему-то не пришла на смену ненависти, гневу и страху
[952].
Ко всем этим мучительным проблемам внутри французского общества добавлялись вопросы, связанные с внешним влиянием. Франция оказалась в положении каната, который перетягивали СССР и США. Это давало многим интеллектуалам основания опасаться, что американский послевоенный протекторат в Западной Европе приведет к упадку местной культуры; что американская музыка, кино, литература и даже живопись погубят, задушат и так едва дышащую после войны творческую среду Франции.
Реальным воплощением этих страхов стали демобилизованные американские военные, которые заполонили Париж и наводнили его деньгами, а также полчища гражданских американцев, приезжавших полюбопытствовать, что осталось от былой славы этого города. Как и в 1920-х, доллар США стоил целую кучу французских франков. «Одна коммунистическая газета писала: “Если вы услышите на улицах Парижа французскую речь, считайте, что вам крупно повезло”»
[953].
Зука и Луи приютили Джоан, пока она не сняла себе мастерскую в Латинском квартале на втором этаже здания на улице Галанд, 73, близ собора Парижской Богоматери
[954]. Девушка была взволнована и напугана, она писала Барни: «Во мне роится столько чувств — не знаю, откуда они берутся и как от них отделаться — я чувствую, будто уже была здесь раньше, что мне было тогда ужасно одиноко и что все это было очень давно»
[955].
С пайковыми карточками в руках она прочесала весь жаркий город и в итоге нашла все, что ей было нужно, даже материалы для живописи
[956]. Но несчастье, царящее вокруг, просто удручало. Париж был красив, но лишь до тех пор, пока ты не видел его измученных жителей. Джоан писала:
Кажется, они никогда не смеются — только ходят, понурив головы, с буханками черного хлеба под мышкой, потому что белого хлеба тут нет. На самом деле Нижний Ист-Сайд по сравнению с Парижем просто роскошен. Здешние дети похожи на старичков, все какие-то иссохшие и больные. Когда я не думаю о тебе, я много думаю о войне — о людях, у которых есть мужество, но нет чулок; о коллаборационистах, с которыми теперь покончено, о хаосе…
[957]
Думаю, я сделана не из того теста, из которого сделаны эти люди — думаю, я не смогла бы пройти войну так, как это сделали они — не смогла бы страдать, как страдали они
[958].
Джоан не пробыла во Франции и недели, когда Барни начал строить планы навестить ее там
[959]. «Привези одеяла и не впадай в депрессию, — написала ему Джоан. — Просто заканчивай работу и поскорее приезжай, мы будем купаться в синем море и трахаться на желтом песке — без твоих писем я бы уже сбрендила»
[960].
Джоан умудрилась найти в Париже подрамники и кроликовый клей для натяжки холстов и вскоре приступила к реализации операции в стиле промышленного конвейера, подготовив в своей однокомнатной залитой ярким светом мастерской с огромными окнами сразу восемь больших полотен
[961].
