Друг Ли Боб Фридман считал, что тогда ее отчасти подогревало чувство вины. Она никак не могла простить себе, что летом 1956 года перестала полностью контролировать жизнь Поллока и, когда он погиб, находилась в Европе. Она не хотела повторить ту ошибку
[664]. В 1958 году Ли решилась: она будет управлять наследием Джексона сама, без каких-либо галерей.
Решение было чрезвычайно рискованным. «У Ли тогда не было ни какой-то официальной структуры, ни своей компании, ни постоянных сотрудников, — рассказывал Джеймс Вальер, которого она наняла несколько лет спустя в качестве научного работника. — У нее не было никакого опыта в бизнесе и не хватало формального искусствоведческого образования, поскольку окончила она только художественную школу. Но у нее были и неоспоримые преимущества. Она отлично знала нью-йоркский мир искусства, у нее было множество советников “с улицы”, тесные связи со многими людьми, и она умела налаживать и развивать нужные отношения. И, что самое главное, она была полна решимости добиться в этом деле успеха»
[665].
Приняв окончательное решение управлять наследием Поллока самостоятельно, Ли предстояло сделать следующий шаг — проинформировать об этом Сидни Джениса. И на это чрезвычайно сильная женщина никак не могла набраться смелости
[666]. «Дженис в то время управлял галереей, с которой сотрудничали лучшие художники; это была конечная остановка, — рассказывала Ли. — Куда я могла переместить наследие Поллока после галереи Джениса? От него просто некуда было идти»
[667].
Одно за другим она заключала соглашения с галеристами, но потом все отменяла. Наконец, собравшись с силами, она вошла в кабинет Сидни. «Я просто войду, скажу: “Я немедленно забираю все картины Джексона”, — и уйду, так как я совсем не была уверена, что смогу настоять на своем, если он начнет возражать или уговаривать меня не делать этого, — вспоминала потом Ли. — Так я и поступила». Она просто объявила Дженису, что хочет сама управлять наследием Джексона, и не стала ничего объяснять.
Он был шокирован и предложил все обсудить. Я никогда в жизни не носила наручных часов — у меня пунктик по этому поводу, поэтому взглянула на голое запястье и сказала, что мне очень жаль, но у меня назначена встреча и мне нужно идти. Он, конечно, отлично видел, что у меня нет никаких часов. Я встала и вышла. Я вошла в лифт и поехала вниз, все еще на своей волне; понятно, что никаких встреч у меня не было. Оказавшись на 57-й улице, я остановила первое попавшееся такси, и водитель спросил, куда ехать. Тут я вспомнила, как один друг говорил, что собирается в спортзал культуриста Вика Тенни на пересечении 40-й улицы и Лексингтон-авеню, и просто назвала этот адрес — только не спрашивайте меня, почему… Таксист остановился, я вышла; там было много красных стрелок, на которых написано «Вик Тенни», — я там раньше никогда не была. Я последовала по стрелкам и оказалась у дверей какого-то кабинета. И сказала секретарше: «Я хочу стать членом вашего спортклуба — пользоваться вашим тренажерным залом». Меня провели в кабинет, где за столом сидел какой-то человек, который начал рассказывать мне о ценах на абонементы. Я услышала, что могу посещать тренажерку в течение одной недели, или месяца, или года, но можно выбрать и пожизненное членство, и я сказала: «Хочу этот вариант»… Следующее, что я помню, — я в спортзале, осматриваю его, а мне говорят, что нужно купить спортивный купальник и приходить на следующий день. И знаете, я все это проделала: вышла на улицу, купила купальник, явилась в спортзал и, уже оказавшись там, подумала — что я тут делаю? Как я сюда попала?.. Потом, хорошенько обдумав ситуацию, я поняла, что тогда случилось с точки зрения психологии… Я забрала картины Джексона из галереи Джениса и на подсознательном уровне понимала, что теперь мне потребуются очень крепкие мышцы
[668].
Ли успела сходить в тот тренажерный зал всего раза три-четыре, а потом он закрылся. Но за это время она действительно набралась сил, в которых так нуждалась. «Я тогда просто сделала то, что сочла нужным, и это было оскорбительно для многих людей, которые предпочли бы, чтобы я сделала то, что было нужно им, — сказала потом Ли. — Это и правда довольно оскорбительно, когда тебе говорят: “Руки прочь”. А услышать такое от женщины — обида непростительная»
[669].
Ли однажды сказала: «Вся моя стервозность, все мои силы, все мои противоречия, вся моя ненависть — всё, за что я отчаянно цепляюсь в жизни, способствует выработке в моем организме адреналина, и это очень хорошо»
[670]. На фоне сложностей и горестей, связанных с предательством и уходом Джексона, в творческом плане тот год стал одним из лучших в жизни Ли.
В феврале у нее состоялась персональная выставка сразу на двух этажах галереи Марты Джексон; выставлялись работы, созданные Ли Краснер уже после смерти Поллока. Во введении к каталогу Боб Фридман написал: «Ли Краснер совершила в жизни три славные, героические и временно невыгодные “ошибки”». Далее он перечислял: она вышла замуж за Поллока, и этот брак потребовал от нее большой жертвы; она никогда не «просила для себя поблажек из-за того, что она женщина» и настаивала, чтобы ее всегда оценивали только как художника; она слишком рано появилась на этой сцене. Он писал, что Ли стала частью нового «потерянного поколения» художников в сорок с лишним лет, «а это позиция, которой, с точки зрения популярной прессы, не хватает драмы и новизны. Несмотря на то что Ли Краснер умеет писать и делать коллажи не хуже своих младших коллег, она не является “новостью” в том смысле, в каком таковыми считаются они. Она ведь делала это и до них»
[671].
Фридман отмечал также, что абсолютно все работы, выставленные в галерее Марты Джексон, созданы художницей «за последние полтора года, в период глубочайшей горести, вызванной внезапной и шокирующей смертью мужа»
[672]. Нужно признать, именно Поллок и его гибель послужили первоначальной приманкой, привлекшей прессу и посетителей на выставку Ли. Журналисты и репортеры из изданий, не связанных с искусством, шли на выставку скорее как вуайеристы, чтобы увидеть, как Ли справляется без Джексона, а критики из искусствоведческих журналов делали все возможное, чтобы привязать свою интерпретацию ее творчества к Поллоку. Создавалось впечатление, будто каждый из них видел в ее работах то, что хотел увидеть.
