Мы останавливаемся около небольшого дома на Сэндвью-авеню. Эта длинная улица с маленькими домиками идёт к пляжу. Над крыльцом висят колокольчики, позванивая динь и дон на ветру. Ветер усиливается, принося с собой крупные капли дождя.
– Давай пойдём в дом, пока не промокли.
Мы заходим в боковую дверь и сразу попадаем на кухню. Вот и дедушка в золотистых пижамных штанах. Мы видим его со спины, она коричневая, стройная и согнута вперед, потому что он что-то моет в раковине. Я сразу замечаю длинную косу, но не седую, к которой я привык, а цвета чёрного шёлка.
Я прямо-таки застываю в дверях, потому что у меня словно ком застрял в горле. Я обвожу взглядом кухню; тут, как всегда в дедушкином хозяйстве, куча вещей и вещичек, безделушек и всякой всячины – сувенирная кружка, календарь с картинками, маленький стеклянный Будда. Но при этом всё очень аккуратно: кухня не кажется захламлённой или грязной, в ней нет беспорядка – она просто… его.
Из коридора к двери подходит крошечная девочка с большими карими глазами, смотрит на меня, а потом убегает обратно в гостиную, откуда доносится звук телевизора.
И тут дедушка поворачивается к нам, вытирая руки, и улыбается так широко, что я вижу его золотой зуб. Он точно такой же – разве что морщин на лице немного меньше (но совсем немного). Увидев его улыбку, я сдерживаюсь изо всех сил: мне так хочется подойти к нему, крепко обнять и вдохнуть его запах. Я понимаю, что это было бы странно, а потому просто улыбаюсь как ненормальный.
– О, привет, приятель! Кто тут у нас? Ты нашёл своего потерянного брата-близнеца, точно? – дедушка Байрон очень внимательно вглядывается в моё лицо, но при этом продолжает улыбаться – значит, можно немного расслабиться.
– Папа-джи, это Ал. Он недавно сюда переехал.
– Привет, Ал, как дела? – он протягивает мне правую руку, и я с радостью её пожимаю. Это почти так же приятно, как обниматься, и я трясу его руку вверх-вниз. И внезапно до меня доходит: это же правая рука дедушки Байрона. Повреждённая во время аварии рука – та, что давно не двигается. Вот только сейчас она в полном порядке: сильная, прямая и здоровая рука.
– Очень хорошо, спасибо, мистер Чаудхари, очень хорошо, – мне хочется смеяться от счастья, но это тоже было бы странно.
– Эй, парень, ты можешь называть меня Байрон. Меня все так называют. Можно… можно мне забрать свою руку? Ну и крепкое же у тебя рукопожатие, приятель!
Я неохотно отпускаю его руку, а он снова пристально смотрит на меня.
– Есть в тебе что-то индийское, сынок. Откуда твои родители?
– Мой папа из Пенджаба. Родом, – это опасная тема, но я стараюсь отвечать непринуждённо.
– Да ладно! Я тоже. Туану пенджаби аунди хэ?
Что ж, мне хватает знаний, чтобы понять этот вопрос: «Ты говоришь на пенджаби?»
– Не особо, – отвечаю я. – Дома мы говорим по-английски. Моя мама из Шотландии.
Дедушка Байрон улыбается и кивает:
– Какая у тебя фамилия?
– Сингх.
– Ясно. Ты Сингх не из сикхов, иначе бы носил тюрбан. Тогда кто ты?
Такого я не ожидал. Что он имеет в виду под «кто я»? Я стою с глупым видом, стараясь придумать ответ, и дедушка даёт мне подсказку:
– Знаешь, твой папа – он раджпут, ядав, маратхи…
Ясно, это что-то вроде индийских кланов, и я выбираю наобум:
– Эм… Маратхи?
Дедушка Байрон смотрит вверх, и я узнаю этот взгляд: сейчас он откопает что-то в своём Дворце памяти.
– Так… Так… Маратхи по фамилии Сингх – из Бахавалпура? Ты являешься потомком Дхани Рам Сингха, великого пенджабского поэта, он умер в 1924 году, у него было десять детей: Рани, Радж…
Это всё равно что слушать дедушку Байрона, когда он играет в телевикторину, и я весело смеюсь. Но Пай решил положить этому конец:
– Пап!
Вот и всё. Дедушка Байрон обрывает фразу на середине – и переводит взгляд на нас. Он немного смущён:
– Извините, – говорит он, улыбаясь уголками губ. Пай закатывает глаза, но тоже улыбается:
– Он всё время так делает – хвастается своей памятью!
– Всё в порядке, – говорю я. – Кто выиграл Уимблдон
[49] в мужском одиночном разряде в 1967 году?
Он отвечает без раздумий:
– Джон Ньюкомб из Австралии выиграл у Вильгельма Бунгерта из Германии в двух сетах. А ещё на Уимблдонском турнире игроков-мужчин принято называть «джентльменами». Пай рассказывал тебе о моей памяти, да?
Пай не говорил мне ни слова о памяти дедушки Байрона, но я киваю просто потому, что дедушке будет приятно. А вот Пай смотрит на меня неодобрительно.
Упс.
Расспросы о моей фиктивной семье и странном интересе к памяти дедушки Байрона могли бы ещё продолжиться. Спасение приходит неожиданно: мы слышим пронзительный крик.
Глава 61
У меня к вам вопрос.
Допустим, вы разносите по домам газеты, и вдруг на чьём-то крыльце обнаруживаете коробку со странными масками. В этой ситуации вы:
а) Не будете трогать ни коробку, ни её содержимое. Ведь эти вещи – не ваши.
б) Посмотрите по сторонам. Примерите одну из масок, пока никто не видит. Быстро.
в) Порывшись в коробке, найдёте самую страшную маску из всех и так сильно напугаете ею пятилетнюю девочку, что она описается.
Полагаю и надеюсь, что вы выберете ответ а) или б). Я бы предпочёл для себя б), но если честно – и как раз из-за своей честности, – скорее всего поступлю, как в варианте а).
Однако это точно не будет в).
Но я же и не Макка.
Дедушка Байрон бежит на крик первым, мы с Паем – за ним. Маленькая Гипатия застыла посреди гостиной – она не отрывает взгляд от окна, на ковре около её ног темнеет лужица. Она поворачивается к своему папе и обнимает его за ноги.
– Что такое? Что случилось, Гипи? Всё в порядке? – спрашивает он, а малышка только показывает пальцем на окно. Движением головы дедушка Байрон даёт нам с Паем знак выйти и проверить, что там такое.
Открыв дверь, мы не видим ничего необычного, то есть ниче…
– РЫ-Ы-Ы-Ы-ЫК! – из кустов на нас выскакивает что-то очень страшное. Мы оба вскрикиваем и отпрыгиваем назад.
Маска действительно жуткая: раскрашенное синей, золотой, красной и белой красками уродливое лицо с большими острыми зубами и длинным языком – и снизу гирлянда из крошечных черепов. А потом маска опускается – и под ней Макка. Он зло смеётся:
