Как бы то ни было, но герцогиня де Шеврез была прежде всего женщиной; она не допускала кровопролития, как только в самом крайнем случае.
Ларошельцы находились на своем посту уже около часу, когда у решетки замка остановились шесть всадников и позвонили. Этими всадниками были Шале, великий приор де Вандом, Пюилоран, Рошфор, Люксейль и Море. Привратник отворил им. Граф де Море, которому Шале охотно уступил первенство, объявил, что Месье, намереваясь сегодня охотиться в здешних окрестностях, посылает их предупредить господина кардинала, что его высочество будет завтракать в замке, но чтобы не обеспокоить его преосвященство, принц приказал им сделать необходимые распоряжения для его приема.
С этой речью обратился он к госпоже де Комбале, племяннице кардинала, хорошенькой молоденькой особе. Она стояла наверху крыльца, внизу которого находились шесть знатных дворян со шляпами в руках.
– Поистине, господа, – произнесла она с насмешливой улыбкой, – его высочество имеет, должно быть, весьма нелестное мнение о распорядительности офицеров моего дядюшки, если посылает таких благородных помощников? Уж не захватили ли вы, случаем, с собой телегу с провизией?
– Ваш очаровательный ротик всему придает невыразимую прелесть, даже самой насмешке! – воскликнул Море. – Клянусь честью, нужно быть глупцом, чтобы не оценить этого. Я сделаю даже больше, – добавил он, снимая свою серую шляпу, на которой развевалось одно-единственное белое перо. – Я осмелюсь поцеловать вас в знак благодарности; эти же прекрасные глаза обнадеживают меня в том, что и мне ответят на мой поцелуй.
Племянница кардинала охотно позволила поцеловать себя этому интересному вельможе, примеру которого последовали и все его товарищи.
Мы полагаем, что Шале, однако, поцеловал прелестную даму довольно-таки холодно.
– Не будем ли мы так счастливы, чтобы лично засвидетельствовать наше почтение кардиналу? – сказал Пюилоран, не забывая о главной цели их приезда.
– Только не сегодня! – холодно отвечала госпожа де Комбале. – Мой дядюшка, по требованию короля, уехал в Фонтенбло.
– Так рано?! – вскричали разом все заговорщики, но и Шале вместе с ними. Каким мучением для него было разыгрывать эту роль!
– О, господа, – возразила госпожа де Комбале, – его преосвященство не так много спят, как некоторые полагают!
– И мы это вам докажем, господа, если вам угодно, – произнес чей-то голос, который заставил задрожать шестерых дворян.
Это был голос господина де Лагизона, капитана гвардейцев Ришелье, который неожиданно появился под перистилем, позади госпожи де Комбале. В то же время, как по волшебству, два отряда солдат, вооруженных мушкетами с зажженными фитилями, выбежали со всех сторон.
Рядом с командиром одного из этих отрядов держался Лафемас.
Сойдя важно с крыльца, господин де Лагизон направился к маленькому лесочку, который уже окружили солдаты.
Вдруг ветви раздвинулись и появились Жан Фарин и его ларошельцы с обнаженными шпагами.
– Сдайтесь, господа! – вскричал Шале, увлеченный своим великодушием, которое заставило забыть его, что эта самая поспешность была для него стыдом и еще одним пятном на репутации.
Но у графа в эту минуту была одна только мысль: кардинал обещал ему прощение, и он надеялся на прощение для всех.
Жан Фарин, однако, и его Двенадцать Шпаг спокойно смотрели то на солдат, окруживших их со всех сторон, то на дворян, неподвижно стоящих у крыльца.
– Ну же, негодяи, – вскричал Лафемас, – сдавайтесь!
– Негодяями называются люди твоего сорта, Исаак де Лафемас, – произнес командир ларошельцев. – Шпионы и подлецы! Если бы мы не были проданы, твой господин был бы уже в нашей власти, а сам ты отправился бы на тот свет к господам де Бальбедору и д'Агильону и прочим твоим достойным друзьям!.. Но партия проиграна! Так и быть, мы сдадимся! Но не тебе, Лафемас, не тебе!.. Ну же, господа!
По знаку, данному Жаном Фарин, каждый из ларошельцев поднял свою шпагу к небу, словно в знак прощания, после чего послышались резкие звуки. Тринадцать клинков были переломлены разом и брошены на землю.
В то время как солдаты начали вязать ларошельцев, Лагизон повернулся к шести дворянам и сказал им:
– Соблаговолите следовать за мной!
– Куда? – спросил Пюилоран.
– В Фонтенбло, к кардиналу, который ждет вас.
– Вот что? – произнес смеясь Море. – Так это он ждет нас, теперь!
– Но эти люди? – воскликнул Шале, указывая на Жана Фарин и его товарищей.
– Эти люди принадлежат мне, господин граф… Мне их отдал монсеньор кардинал… и будьте уверены: то, что попадает мне в руки, я держу крепко.
Это говорил Лафемас, осматривая, крепко ли связаны пленники.
– Что я наделал! – пробормотал Шале.
Подвели лошадей и шесть знатных вельмож поехали на них в Фонтенбло в сопровождении Лагизона и целого отряда солдат.
– До свидания, прелестная графиня! – вскричал все с той же улыбкой граф де Море замершей на крыльце госпоже де Комбале. – Ах, определенно, ваш дядюшка слишком хитер для нас!.. И, честное слово, если он не возьмет моей головы на этот раз, я искренне подам ему руку!.. Тем хуже для меня!
* * *
Допрос пленников был короток. Не сознаваясь в знакомстве с герцогиней де Шеврез и графом де Шале, Жан Фарин тем не менее как от своего имени, так и от имени своих товарищей заявил, что они прибыли в Париж для того, чтобы похитить первого министра.
Он не отпирался также – как мы уже слышали, – и в убийствах ловкачей, происходивших в гостинице «Форсиль».
К восьми часам допрос – председательствовал на нем Лафемаса – был уже кончен…
Командир ловкачей вскочил на лошадь и немедленно отправился в Фонтенбло – донести обо всем кардиналу и узнать последние его инструкции.
Возвратившись часа через два в сопровождении закрытой тележки, в которой сидели три человека весьма непривлекательной наружности, Лафемас, лицо которого сияло каким-то зловещим воодушевлением, быстро вошел в нижний зал замка, где в ожидании решения своей участи находились под охраной солдат ларошельцы.
– Вас помиловали, слышите, помиловали! – вскричал он, подбегая к Жану Фарину.
Но поскольку тот смотрел на него в безмолвном изумлении, то Лафемас продолжал:
– Да-да, вас это удивляет, не правда ли? Я сам был очень удивлен. Но однако же это правда. Монсеньор, зная, какую ненависть питают к нему жители Ла-Рошели, хочет показать им свое беспредельное великодушие. Вы заслужили смерть наравне со своими товарищами… как командир вы ее заслужили даже более их… и тем не менее монсеньор прощает вас. Этим же вечером вы отправитесь в родные края.
Жан Фарин слушал, ничего не понимая.
– Но я отказываюсь от этой милости, которую мне дают, но которой я не просил! – воскликнул он наконец.
