Я поспешно отхожу назад, напуганная его поведением. Он берет фотографии и сердито бросает их обратно в коробку.
– Крю, – мягко говорит Джереми. Он пытается взять сына за запястье, но Крю отдергивает руку. – Эй, – Джереми наклоняется к мальчику. Я слышу в его голосе смятение, словно он впервые видит Крю в таком состоянии.
Крю начинает плакать, продолжая бросать снимки в коробку.
– Крю, – повторяет Джереми, не в силах скрыть беспокойства. – Мы просто смотрим фотографии.
Он пытается прижать мальчика к себе, но тот вырывается из объятий. Джереми снова хватает Крю и прижимает к груди.
– Убери их! – кричит мне Крю. – Я не хочу их видеть!
Я собираю оставшиеся фото и складываю в коробку. Закрываю ее крышкой, поднимаю и прижимаю к груди, пока Крю пытается вырваться от Джереми. Джереми берет его на руки и поспешно покидает кухню. Они отправляются наверх, а я остаюсь стоять на месте, потрясенная и напуганная.
Что это было?
Наверху все тихо уже несколько минут. Я не слышу, чтобы Крю дрался или кричал, и, наверное, это хороший знак. Но чувствую слабость в коленях и тяжесть в голове. Мне нужно лечь. Возможно, не стоило принимать два ксанакса. Или, возможно, не стоило вытаскивать фотографии и рассматривать их перед семьей, которая еще не оправилась от потери. Или же не стоило почти что целоваться с женатым мужчиной. Я потираю лоб, внезапно чувствуя острое желание убежать прочь и никогда не возвращаться в эту обитель горя.
Почему я до сих пор здесь?
11
Даже в разгар дня, когда солнце несет дозор над нашей частью мира, в этом доме как-то жутковато. Сейчас четыре часа. Джереми снова работает на пристани, а Крю играет рядом на песке.
Дом наполнен тревожной энергией. Она здесь всегда, и, кажется, я никак не могу от нее избавиться. Ночью становится еще хуже, мрачнее и напряженнее. Уверена, основная проблема – в моем восприятии, но от этого не легче, потому что происходящее в нашем сознании может быть не менее опасно, чем реальные угрозы.
Вчера вечером я проснулась, чтобы сходить в туалет. Мне показалось, я услышала в коридоре звук шагов – легче, чем у Джереми, и тяжелее, чем у Крю. Затем, вскоре после этого, будто бы скрипели ступеньки, одна за другой, словно кто-то крался по ним, стараясь ступать как можно осторожнее. Я не сразу смогла снова заснуть, потому что в доме такого размера звуки неизбежны. А в воображении писателя любой звук становится угрозой.
Моя голова резко поворачивается в сторону двери кабинета. Я начеку, даже теперь, но слышу лишь голос Эйприл, которая разговаривает с кем-то на кухне. Такой успокоительный тон она обычно использует в разговорах с Верити, словно пытаясь уговорить ее вернуться к жизни. Я никогда не слышала, чтобы Джереми разговаривал с женой. Но он признался, что злится на нее. Интересно, он ее еще любит? Сидит в ее комнате и рассказывает ей, как скучает по звуку ее голоса? Мне кажется, это в его духе. Или было бы в его духе. Но теперь?
Джереми заботится о Верити, иногда помогает ее кормить, но я никогда не видела, чтобы он обращался к ней напрямую. А значит, возможно, он не верит, что она вообще хоть что-то осознает. Словно человек, о котором он заботится, больше не его жена.
Иду на кухню, потому что хочу есть, но еще и потому, что хочу посмотреть, как Эйприл взаимодействует с Верити. Интересно, проявляет ли Верити хоть какую-то физическую реакцию на это взаимодействие.
Эйприл сидит за столом с обедом Верити. Открываю холодильник и наблюдаю, как она ее кормит. Челюсть Верити движется вверх и вниз, почти как у робота, когда Эйприл отправляет ей в рот ложку пюре. Ее всегда кормят только мягкой едой. Картофельное и яблочное пюре, измельченные овощи. Пресная больничная пища. Беру порцию пудинга и сажусь за стол с Эйприл и Верити. Эйприл приветствует меня беглым взглядом и кивком, но не более.
Съев несколько ложек, я решаю немного поговорить с этой женщиной, которая отказывается со мной общаться.
– Давно вы работаете сиделкой?
Эйприл вынимает изо рта у Верити ложку и снова погружает обратно в пюре.
– Достаточно долго, чтобы до пенсии осталось единичное число лет.
– Здорово.
– Но ты моя любимая пациентка, – говорит Эйприл Верити. – Определенно.
Она адресует все свои ответы Верити, хотя вопросы задаю я.
– А как давно вы работаете с Верити?
Эйприл снова обращается к Верити.
– Как давно мы этим занимаемся? – спрашивает она, словно Верити вот-вот ответит. – Четыре недели? – Она смотрит на меня. – Да, меня официально приняли на работу около четырех недель назад.
– Вы были знакомы с этой семьей? Ну, до происшествия с Верити?
– Нет, – Эйприл вытирает Верити губы и кладет поднос с едой на стол. – Можно вас на секундочку? – Она кивает головой в сторону коридора.
Я замираю, пытаясь понять, зачем нам выходить из кухни, чтобы поговорить. Но встаю и следую за сиделкой. Прислоняюсь к стене и кладу в рот очередную ложку пудинга, Эйприл прячет руки в карманы формы.
– Я и не ждала, что вы можете это знать, особенно если прежде вы не имели дело с людьми в состоянии Верити. Но невежливо обсуждать людей вроде нее в их же присутствии, делая вид, что их нет.
Я на мгновение замираю, не успев вытащить ложку изо рта, а потом опускаю ее обратно в стаканчик.
– Простите. Я не знала.
– Тут легко ошибиться, особенно если думаешь, что человек тебя не узнает. Очевидно, мозг Верити работает иначе, чем прежде, но мы не знаем, насколько много она осознает. Просто следите за речью в ее присутствии.
Я выпрямляюсь и отодвигаюсь от стены. Я и не думала, что веду себя невежливо.
– Разумеется, – киваю я.
Эйприл улыбается, и на этот раз, похоже, искренне.
К счастью, неловкий момент прерывается благодаря Крю. Он врывается в заднюю дверь, неся что-то в руках. Пробирается между мной и Эйприл и вбегает на кухню. Эйприл спешит за ним.
– Мама, – восторженно восклицает Крю, – мама, мама, я нашел черепашку.
Он встает перед ней и показывает черепаху. Гладит животное по панцирю.
– Мама, посмотри на нее.
Он поднимает руку выше, пытаясь сделать так, чтобы взгляд Верити сфокусировался на черепахе. Разумеется, ничего не выходит. Ему всего пять, и, возможно, он не способен осознать всех причин, по которым она больше не может с ним говорить, смотреть на него или разделять его радости. Мне сразу становится его жаль, ведь, возможно, он по-прежнему ждет полного выздоровления матери.
– Крю, – подхожу я к нему, – покажи мне свою черепашку.
Он поворачивается и демонстрирует ее мне.
– Это не каймановая черепаха. Папа говорит, что у них отметины на шее.
