– Ясно. – Давыдов взглянул на Яковлева и распорядился: – В машину, беспокойный ты мой!
Яковлев кивнул Гришину, опустился на переднее пассажирское сиденье.
Давыдов сам был за рулем.
Как только отъехали от улицы Двадцатого партсъезда, Яковлев спросил:
– Что значит, товарищ полковник, ночная грубость с вашей стороны?
– Грубость? – Давыдов изобразил удивление. – А мы, оказывается, еще и обидчивые. Это не грубость, Саша, а напоминание о том, чем ты должен заниматься в Верховске. Но если я тебя обидел, то извини.
– Ладно. А с чем связан ваш сегодняшний приезд? Просто так гнать машину за двести пятьдесят километров вы не стали бы.
– А вот пришлось. А все из-за твоего поведения.
– Да что я такого сделал?
– Влез туда, куда не надо. Ты что, подружился с командиром полка?
– Разве это запрещено? Мне была поставлена установка добиться того, чтобы как можно больше людей в райцентре и за его пределами узнали, какое ведомство представляет человек, курирующий строительство объекта.
– Ну, хорошо. Тебе удалось добиться этого. Сейчас многие знают, что ты подполковник центрального аппарата КГБ. А заводить роман с товарищем Зубковой было обязательно? Или это тоже в рамках установки?
– Нет, это личное.
Полковник остановил машину, повернулся к Яковлеву:
– Не может быть у нас во время проведения операции ничего личного.
– Да какая операция? Сооружение хранилища? Оно на виду у всех. Никто, кроме первого секретаря райкома, не знает, для чего это хранилище. Завоз контейнеров с боеприпасами? Сделать это совершенно незаметно нельзя даже ночью. В Верховске люди будут судачить, что за груз завозят на бывшую овощную базу. Кстати, командир отдельной военно-строительной роты доложил мне, что объект может быть завершен уже одиннадцатого мая, а не девятнадцатого, как это было запланировано.
– Он-то хоть не догадывается, что строит?
– Ему это без разницы.
– Уверен?
– По крайней мере, майор говорит так. Но что он может знать? То, что по приказу начальства рота сооружает бункер? Так он может быть использован и для других целей, например, хранения отходов вредных производств. Конкретно, повторяю, об истинном предназначении объекта, кроме меня и первого секретаря, в Верховске не знает никто.
Полковник достал сигарету, спички, хотел прикурить, но из переулка выехал «ГАЗ-69А» командира отдельного мотострелкового полка.
Давыдов увидел машину и проговорил:
– А вот и товарищ твой, легок на помине.
– Не знаете, что с ним будет?
– Откуда? Мы в дела Министерства обороны не лезем. Без веских на то оснований.
«ГАЗ-69» остановился напротив «Волги», из него вышел Сугринов.
– Иди, поговори, – сказал Давыдов Яковлеву.
– А вы?
– Мне-то зачем лишний раз рисоваться? Представишь меня куратором.
– Серьезно?
– Вполне.
– Ладно.
Яковлев вышел навстречу подполковнику.
Старшие офицеры пожали друг другу руки. Здесь, на Двадцатого партсъезда, было пустынно. Народ праздновал Первомай на улицах Ленина, Свердлова, на самой площади.
– Как дела, Юрий Александрович?
– Недавно закончили согласование рапорта с начальником политотдела.
– Тебя что-то раздражает.
– Да. Наряд погиб по вине офицеров полка, батальона, роты, взвода, а в политуправлении решили все представить в ином виде.
– В каком смысле?
– В том смысле, что часовые и разводящий с караульными якобы не были зарезаны втихую, а приняли бой с бандой, атаковавшей смену одновременно, на посту и на поляне. Причем бились парни до конца. Сейчас там гильзы разбрасывают, фотографировать их комиссия будет. Акты выдачи боеприпасов меняют, чтобы все сходилось. Я до шестнадцати часов должен составить представление с ходатайством о награждении сержанта орденом Красной Звезды, часовых и караульных – медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги». Посмертно. Приложить к рапорту.
Яковлев пожал плечами и сказал:
– Может, политруки правы? Погибших ребят дома, как настоящих героев, хоронить будут. Они не просто погибли при исполнении служебных обязанностей.
– Это да, согласен. Но не о памяти солдат пекутся политруки. О себе, родных, заботятся. Одно дело, когда и часовых, и смену бандиты сняли без единого выстрела, как малышей несмышленых. И совсем другое – бой с численно превосходящим противником. Таким вот образом демонстрируется, что политработа находится в полку на должном уровне. И никаких взысканий, возможны даже поощрения тем офицерам, которые не научили солдат обороняться. Ну и, естественно, никакой угрозы дальнейшей карьере начальника политотдела и особиста.
– Но тогда и тебя не снимут.
– А ты думаешь, мне от этого легче? Я в морг ездил, смотрел на ребят. И стыдно мне, понимаешь, стало за ложь эту.
– Успокойся. Куда сейчас направляешься?
– К военкому. Попросил его выпить взять.
– А он не на демонстрации? Должен быть на трибуне.
– Уже вернулся.
– Значит, будешь пить?
– Да.
– А как же приезд комиссии во главе с генералом в шестнадцать часов?
– Да пусть идет она к черту.
– А вот это неправильно, Юрий Александрович. Не знаю, что я сделал бы на твоем месте, но нажираться не просто глупо, а даже преступно.
– С чего бы? Подам потом рапорт об увольнении и уйду на гражданку. Не пропаду.
– Эх, Юра, не дело ты задумал. Уволят тебя, нормального, справедливого, честного офицера, на твое место пришлют какого-нибудь типа, похожего на твоего начальника политотдела. Или еще хуже, родственника высокого чина из министерства или генерального штаба. И развалит он дисциплину в полку, потому как временщик. Ты о людях, которые тебе доверяют, уважают тебя, подумай.
Сугринов нервно закурил, задумчиво глядя, как из переулка выходит веселящаяся толпа. Люди еще флаги, лозунги и портреты членов Политбюро убрать не успели.
Он бросил сигарету и сказал:
– Ты прав. Спасибо. Заезжай, как комиссия свалит.
– Вот это по-нашему. Держись и помни, что ты нужен армии, как, впрочем, и она тебе. Ты командир полка, скоро станешь заместителем командира дивизии, уедешь в Академию Генштаба, откуда вернешься в войска генералом. У тебя вся жизнь впереди. И зачем ее рушить из-за каких-то козлов?
– Вот уж хрен им! – разозлился Сугринов. – Не будет по-ихнему.
Яковлев вновь улыбнулся и сказал:
