И поэтому, когда конвоир повел Ирину в кусты, благо лозняк и тальник были в изобилии поблизости с любым переправочным таежным пунктом, она чуть приглушенно сказала:
– Что я получу?
– Не понял, – лицо конвоира запылало, отчего прыщи стали ещё заметнее.
– Я голодная. Хочу поесть. Нормальной еды, а не той бурды, которой вы нас кормите. Ты мне даешь еду, я не сопротивляюсь.
Первым желанием конвоира было хорошенько наподдать строптивой красотке, что б знала, с кем торгуется. Много их таких…. Но что-то в её взгляде остановило его. В нем не было ни страха, ни покорности. Одна решимость. Этот перевоз был для него не первым. Конвоиру случалось перевозить и матерых «блатных», и проституток, и воровок. Они были нахальными и бесстыжими. Могли обласкать похлеще любого пьяного мужика, не взирая на угрозы и побои. В их глазах тоже не было страха. И между тем эти женщины, ничего кроме отвращения у конвоира не вызывали.
А тут он почувствовал желание помочь девчонке. Ведь на самом деле, перед ним стояла совсем девчонка, кажется, восемнадцать ей? А уже политическая. Это хуже. Но в тот момент ему было всё равно, какая у неё статья. Главное, что она готова была уступить ему добровольно. И, может быть, даже приласкать.
Кровь ударила в голову конвоира. И он пошёл в столовую, потратил свои кровные деньги на еду.
Именно тогда, на переправочном пункте, Ирина впервые подумала о том, что у неё есть шанс выжить. Не просто отсидеть восемь лет в тюремных лагерях, а выжить. Для чего? Естественно, для мести.
Она должна убить Окошева.
Эта мысль прочно засела у неё в голове. Отмстить обидчику. И когда очередной мужчина проникал в неё, она, приглушая боль, сжимая зубы, представляла все возможные и не возможные виды мести Окошеву.
И лишь однажды она поддалась чувствам, забылась, и, рыдая под мужчиной, вспоминала, как голопузый карапуз, важно вышагивая с ней по зеленой тропинке детсада тараторил, старательно выговаривая её имя: «Иина Николявна….»
Ещё там, в Москве, в другой жизни, одна женщина, с которой они вместе сидели в общей камере, и которая заботливо промокала её лицо влажной тряпочкой, стирая кровь, капельки пота и слезы, хрипло, сдерживая рвущиеся на волю эмоции, прошептала:
– Натерпишься ты, девка, от этих скотов… Ох, натерпишься…. Как мать говорю, не подумай, что со зла, не сопротивляйся, принимай, всё, как есть…. Может, и устроишься…. Может, всё и обойдется…. Господь милосердный, он не допустит….
Чего Господь не допустит, женщина не договорила.
Когда этап прибыл в лагерь, Ирина почувствовала, как страх перед неизвестностью сковывает тело. Где-то в глубине души она не верила, что отсидит восемь лет и выйдет на свободу. Она политическая. У неё пятьдесят восьмая статья. Она представляет опасность для советских граждан, строящих светлое будущее. А, значит, её как можно дольше будут держать в лагерях. До тех пор, пока она здесь не загнется и не сгинет в бескрайних просторах Севера.
Она гнала подобные мысли прочь…. Ей не просто надо выйти отсюда. Ей необходимо выйти отсюда здоровой и крепкой, полной сил. А как это сделать?
Пока она не знала.
И у неё было очень мало времени, чтобы найти ответ.
Вертухай шагал быстро, ему точно не терпелось доставить заключенную к месту назначения, он несколько раз ворчливо прикрикнул:
– Поторапливайся! Да шагай ты живее!
Ирина выполняла его приказы. Зачем злить старшину?
Стемнело. Она плохо понимала, куда они идут. Ночи на Севере наступали быстро, световые дни были короткими.
Наконец, старшина-наблюдатель быстро поднялся по нескольким ступенькам и громко постучал в дверь. Вошел и почти сразу же вышел.
– Заходи, давай, – буркнул он и распахнул перед девушкой дверь.
Ирина вошла в помещение, и невольно вздрогнула, когда услышала, с каким грохотом за ней захлопнулась дверь.
В комнате, кроме неё находился ещё один мужчина. Он стоял около окна, к ней спиной, и она не могла видеть ни его лица, ни его должности. Он был среднего роста, широкоплечий, кряжистый. В нем чувствовалась сила. Да, такой, пожалуй, приведись, не забоится и на медведя в одиночку сходить.
Ирина заговорила первая:
– Заключенная Акимчева Ирина Николаевна, статья пятьдесят восьмая, пункт….
Мужчина обернулся, и её голос как-то разом сник, и пункт она проговорила шепотом.
Перед ней стоял начальник информационно-следственной части, и она не могла сказать, что он вызвал у неё чувство отвращения. Напротив, Бехтерев, а она слышала и хорошо запомнила его фамилию, оказался привлекательным мужчиной сорока лет. Русые густые волосы были коротко пострижены, нос с горбинкой, которая возникает вследствие перелома, тонкие губы, упрямый квадратный подбородок. Глаза серые, холодноватые, и в отблеске лампы, казавшиеся, льдинками. А в целом, обычный мужчина.
Только наделенный властью.
Ирина попыталась вспомнить видела ли она его сегодня около лагерного пункта, но так и не смогла. Кое-какие лица уже примелькались, но Бехтерева она видела впервые. Правда, первые часы после прибытия этапа она помнила плохо. У неё кружилась голова от голода.
Виктор внимательно изучал девушку. Вот теперь она полностью соответствовала тому образу, что он нарисовал в голове. После бани её волосы отливали золотом, а кожа оказалась мраморно-гладкой. Правда, он предпочел бы легкий румянец на скулах, а не бледность. Но между тем Виктору понравилось, как она держалась. Он знал, что сейчас она ничего кроме страха не испытывает. Они все боялись в начале.
– Ты представляешь, зачем я тебя сюда позвал? – его голос прозвучал приглушенно и совсем не дружелюбно.
Ирина облизнула внезапно пересохшие губы. Кивнула.
– Догадываюсь, – было бы наивно предполагать, что начальник информационно-следственной части будет с ней разводить беседы.
Всё ясно и без лишних разговоров.
Ирина быстро огляделась по сторонам. Деревянная лавка вполне подойдет для быстрой любви. У неё засосало под ложечкой. Казалось бы, она должна была уже привыкнуть, но сейчас в ней снова проснулась маленькая девочка, которой было приказано тихо сидеть за ширмой и ни в коем случае не выходить, чтобы не происходило на другой стороне комнаты.
Виктор разозлился. Ему была не свойственна робость, а тут он почувствовал, что робеет перед арестанткой. Точно юнец, первый раз оставшийся наедине с женщиной. Он не понимал себя. Последние часы, вместо того, чтобы заняться работой, он ходил по своему дому и пытался представить, что будет делать дальше. Он уже отдал приказ привести Акимчеву к себе. Обычно сценарий развивался следующим образом: он брал понравившуюся женщину, утолял плотский голод, а потом или давал ей еды, или направлял её на легкие, «блатные» работы. И он, и женщина оставались довольными. У него тоже, конечно, случались небольшие романы с женщинами, все мы смертные, но они надолго не затягивались.
