Самое досадное – дальше было много разговоров, но я так и не смог задать самый главный для меня вопрос – я-то в Праге накой нужен? Они все – руководство, с ними все ясно, тем более, что в какой-то момент промелькнуло словосочетание «годовой отчет». Повторюсь – при чем тут я? Разве что как представитель подконтрольной организации? Понятно, что это бредовейшее предположение, но других-то нет.
Не из личной же симпатии меня Старик приказал привезти? Хотя если это так, то я точно никуда лететь не хочу.
Ну вот за что мне это все?
Я пил коньяк, который поначалу не пьянил, слушал беседы своих коллег, сам время от времени вставлял реплики и все больше грустнел. А что удивляться? Поводов для веселья я не вижу, причем ни одного.
Под конец я все-таки прилично нагрузился. Не так, как Валяев, который в результате заснул прямо в кресле, но изрядно. По крайней мере, стены кабинета Зимина отчетливо пошатывались, как видно, их кто-то раскачивал извне.
А вот Вежлева была бодра как первокурсник в сентябре, хотя пила наравне с нами. Может, она через одну за плечо выливала?
– Пошли-пошли, – вела она меня за ручку к лифту. – Забавно, ощущаю себя законной супругой, которая подгулявшего муженька домой ведет. Слу-у-ушай, давай я тебя твоей деревенщине с рук на руки сдам? Смешно будет!
– До судорог, – представил я себе лицо Вики, все, что последует за этим, и икнул. – Предсмертных. Моих.
– Нет в тебе здорового авантюризма, – прислонила меня к стенке у лифта Марина и нажала кнопку. – И потом – а тебе не все равно? Ты же ее не любишь. Ты вообще никого не любишь, кроме себя.
– Да и себя не слишком, – даже не стал спорить я. – Можно подумать, что ты сильно от меня отличаешься.
– Только если половыми признаками, – подбоченилась Вежлева. – Хотя – нет, себя я очень люблю. А почему я не должна этого делать? Я умная, красивая и уверенно иду по жизни. Как по мне – подобного достаточно. И потом, нелюбовь к себе самому – это патология. Или даже того хуже – диагноз, причем по психиатрической линии. Себя надо любить, иначе жить будет мерзопакостно. Что до тебя – врешь, любишь ты себя.
– Вру, – снова согласился я. – Люблю. Лифт пришел.
– Врушка, – Марина втолкнула меня в кабину. – Как не стыдно!
Она прижала меня к стенке и провела ладонью по щеке.
– Сцена из плохого дамского романа, да? – иронично спросила она у меня. – Лифт, тишина, он и она.
– Вообще-то это я тебя сейчас должен зажимать, – здраво возразил я ей. – А никак не ты меня. Там обычно так бывает. Ну, «мускулистой рукой он провел по ее бедру» и все такое.
– Кто крепче стоит на ногах, тот и доминирует, – глаза Марины оказались вровень с моими. – Целоваться будем?
– Лифт – средство повышенной опасности, – предупредил ее я. – В правилах написано, что нужно его использовать исключительно по прямому назначению.
– Про то, что в нем нельзя целоваться, в правилах не написано. Что не запрещено – то разрешено.
Не зря меня предупреждали о том, что эта женщина всегда получает желаемое. И в этот раз случилось именно так, хотя, ради правды, я не сильно и сопротивлялся. В конце концов, бежать от красивой женщины, которая еще полгода назад на тебя даже не посмотрела бы – это ерунда какая-то. Это как медаль получить и в кармане ее носить.
– Не будем спешить, – сказала она мне, когда лифт, задорно звякнув сигналкой, остановился на первом этаже и мы его покинули. – У нас впереди две ночи и Злата Прага. Лучшего места для красивого романа не придумаешь.
– Отличная перспектива, – согласился я, икнув и прислонившись к стене рядом с сомкнувшимися дверями, и не спеша выходить в холл. – Вот только я не стал бы строить поспешные планы. Нас туда не просто так дернули, кто знает, что там может случиться? Не исключено, что у нашего работодателя свои планы и на дни, и на ночи. И на все остальное.
– Это да, – Марина запечалилась, встав рядом со мной и уперев каблучок правой туфли в мрамор стены. – С одной стороны – великая честь, с другой – страшно до усрачки. Туда улетим, а вот обратно… Ты-то у нас недавно, а я помню, как начальники департаментов вот таким же образом – кто в Буэнос-Айрес, кто в Будапешт, кто в Силезию отправлялись – и все, с концами. Официальная версия – переведен в филиал другой страны, а так это или нет – кто знает? Но ты же, если что, за меня слово замолвишь?
– Мое слово не весомей того снега, что за окном летит, – усмехнулся я. – Чего оно стоит?
– А вдруг? – Марина уставилась в потолок. – Вдруг именно твое слово сможет спасти меня. И что – скажешь его?
– Почему нет? – удивился я. – Не чужие же люди.
Вопрос только в том, чего лично мне будет стоить это слово. Сначала надо будет узнать цену, а потом о чем-то говорить, я уже дано понял, что здесь каждое действие имеет свои последствия. Но это рассуждение – не для того, чтобы его произносить вслух.
– Ну пока еще и не совсем родные, но за этим дело не встанет, – Марина невероятно изящно повела плечами. – Ты перстень только не забудь в Москве. А лучше всего – надень его на палец прямо сегодня и больше не снимай.
А, да, перстень, подарок Старика. Тут она права, надо будет непременно захватить его с собой, неровен час он спросит: «А чего это товарищ Никифоров мой подарок не носит? Или он не по душе ему?». Нет уж, не надо мне такого.
– Эй, вы, – Марина вышла в холл и помахала рукой девушкам на ресепшен. – Кто-нибудь сюда пусть подойдет.
– Да ты затейница, – я отлепился от стены и покачнулся. Голова была более-менее светлая, а ноги подвели. – Амур де труа? Сразу говорю – ты меня сейчас переоцениваешь, я не в форме.
– Какой «амур»? – рассмеялась Вежлева. – Хочу тебе дать выспаться, а для этого надо избежать истерик некоей колхозницы.
– Марина, хорош уже, – я поморщился – коньяк вещь хорошая, но отрыжка от него невыносима. – Тебе она не нравится, я это давно знаю, но то, что ты ее то и дело называешь «колхозницей» и «дояркой»…
– «Буренкой», – поправила меня Вежлева.
– Да, – кивнул я. – Так вот – тебя это не красит, а меня раздражает. Причем я тебе про это уже как-то говорил. Давай все-таки уважать… Э-э-э-э….
– Друг друга в данном случае не подходит, – иезуитски улыбнулась Вежлева. – Ладно, договорились. Я буду звать ее «твоя подружка». Так тебя устроит? Прости, другого применения для нее я придумать не могу.
– Устроит, – кивнул я.
– Правда, она меня «шлюхой» называть не прекратит, разумеется, но мне на это плевать.
– Не припоминаю такого, – совершенно искренне сказал я. – Вот ни разу.
– Это потому, что я не мелькаю у вашей пары перед глазами, – пояснила Марина. – Но как только она узнает, с кем ты едешь в Прагу, то ты столько всего про меня сразу услышишь и узнаешь! Эй, вы там заснули? Мне долго ждать?
