Доктор Ратледж ерзает на стуле.
– Я говорила с ней, – признается она.
– Когда? – Мой голос звучит громче. – Где она?
Она пропускает мой вопрос мимо ушей, словно даже не слышала меня.
– То, что случилось с тобой сегодня, это просто…
– Где она? – перебиваю я.
– Она в безопасном месте. Это все, что я могу тебе сказать.
– Почему вы мне не скажете?
– Потому что тебе нужно выздороветь. Ты не можешь ей помочь, Наоми, если ты сама надломлена.
Ее слова бьют в больное место. Мне положено быть для Ланы опорой, а без этого кто я такая на самом деле?
Я готова расплакаться, но кое-как сдерживаюсь. На сегодня довольно одного срыва.
– Все, что ты видела во время групповой терапии, это лишь игра твоего воображения.
– Он был здесь. – Мой голос звенит убежденностью. – Я видела его. Я чувствовала, как он схватил меня.
– Его там не было, – она тщательно произносит каждое слово.
Я делаю то же самое.
– Нет, был.
Я знаю: мы с ней можем спорить до бесконечности. Но все сводится к тому, что из нас двоих в здравом уме она.
А не я. Я – пациентка психушки.
Это мое слово против ее слов, и я знаю, что поверят ей.
– Может, тебе лучше лечь, как ты думаешь? – медленно предлагает она. – Увидимся завтра утром и продолжим наш разговор.
Я едва могу думать о том, что происходит, не говоря уже о завтрашнем дне.
Поэтому я киваю и встаю.
– Ладно.
Доктор Ратледж открывает дверь. Мэри выходит вперед и провожает меня до моей комнаты.
Остаток вечера я провожу в полном оцепенении.
10. Не мечтай
– Пора идти, Наоми.
Я отворачиваюсь от окна и смотрю на Мэри. Она стоит в дверях, нетерпеливо постукивая ногой. Но я ни за какие коврижки не вернусь к доктору Ратледж.
Я с вызовом скрещиваю руки и пристально смотрю на нее.
– Нет.
Мэри наклоняет голову и сурово смотрит на меня. Весь ее вид говорит: «Не хочешь идти по-хорошему, пойдешь по-плохому».
За прошедшую неделю это стало привычным. Мэри говорит, что мне нужно пойти к доктору Ратледж. Я отвечаю отказом. Тогда она зовет на помощь, и другая медсестра помогает ей тащить меня по коридору. Я упираюсь, пытаюсь вырваться от них, но в конечном итоге неизменно оказываюсь напротив доктора Ратледж. После групповой терапии я возвела вокруг себя стену, опасаясь, что любые другие методы, которые имела в виду доктор Ратледж, уничтожат меня. Поэтому она сидит за столом и задает типичные вопросы:
– Как ты?
– Ты хорошо спала прошлой ночью?
– О чем ты сейчас думаешь?
Я никогда не отвечаю. Смотрю, как часы отсчитывают время. Наша встреча превращается в противостояние. Я упрямо молчу, отказываясь отступать, а доктор Ратледж настойчиво говорит, пытаясь заставить меня раскрыться. В конце концов я беру над ней верх, и она отпускает меня. Но я никогда не покидаю ее кабинет, ощущая себя победительницей, потому что правда состоит в том, что мои ночные кошмары стали еще хуже. Куда бы я ни пошла, я всюду вижу его. Доктор Ратледж увеличила мне дозу амбиена. Некоторым он помогает, но недостаточно.
Боюсь, что лекарство вскоре перестанет быть моим убежищем. И тогда Майкл найдет меня и разорвет на куски.
Я хожу в полном отупении. Граница между разумом и безумием начинает размываться. Все начинает сбивать меня с толку. И страшнее всего то, что я постепенно превращаюсь в одного из тех пациентов, что часами сидят в комнате отдыха, безучастно глядя в телевизор.
Я вздыхаю и отхожу от окна. Сегодня я слишком устала, чтобы бороться. Мэри одобрительно кивает мне. Я вижу, как ее распирает от гордости. Она считает, что я делаю шаг в верном направлении.
Мы неспешно идем по коридору, словно прогуливаемся по парку. Если задуматься, этот застоявшийся воздух и стерильные стены действительно и есть мой парк.
Прежде чем открыть дверь кабинета доктора, Мэри разок стучит в дверь. Затем смотрит на меня и кивком приглашает войти. С неохотой я переступаю порог. Ратледж поднимает голову и улыбается. Она сидит в кресле, чопорная и собранная, словно у нее есть решения для всех моих проблем.
Я с вызовом смотрю на нее.
Она показывает на стул перед столом.
– Может, все-таки сядешь?
Я скрещиваю на груди руки.
Доктор Ратледж вздыхает. Просто вздыхает. Этот тихий вздох странным образом расслабляет меня. Я тоже хочу сидеть, откинувшись на спинку кресла, вздыхать и делать вид, что на меня не давят никакие проблемы.
– Продолжаешь играть в молчанку?
– Я не играю с вами в молчанку.
Она с сомнением смотрит на меня.
– А вот тут ты не права. Ты по-прежнему сердита на групповую терапию, и игнорирование меня – твой единственный способ справиться с ситуацией.
Я вздрагиваю, словно она бросила в меня нож и промахнулась всего на несколько дюймов.
– Вы ставите это мне в упрек? – говорю я.
– Разумеется, нет. Я уже признала, что групповая терапия была ошибочным выбором. – Она выдерживает паузу и ласково добавляет: – Но я не против тебя, Наоми. Когда я задаю вопросы, для этого имеется причина.
Я делаю шаг вперед. Я все время внимательно наблюдаю за ней.
– И что это за причина?
– Тебе так и не поставили диагноз, – объясняет она. – А я хочу, чтобы это сделали. Ты здесь почти два месяца, я бы сказала, это на два месяца больше, чем нужно.
Я медленно сажусь. Кажется, у нас, наконец, появилось нечто такое, с чем мы согласны. Но я не собираюсь открываться мгновенно. С какой стати мне облегчать ей жизнь?
– Как прошел твой день?
– Нормально, – неохотно говорю я.
– Чем ты обычно занимаешься в течение дня?
– Провожу какое-то время в своей комнате. Затем иду в комнату отдыха… – Я умолкаю. Она вопросительно поднимает бровь. – Я заперта в психушке. Чего еще вы ожидаете?
– То есть ты ничего не делаешь?
– Ничего, – подтверждаю я.
– Ты любишь читать? – тотчас спрашивает она.
– Нет, – мгновенно отвечаю я.
– Как насчет фильмов?
– Тоже нет.
Очередная ложь.
Она продолжает задавать вопросы. Я отвечаю, мои ответы вылетают как из пулемета. Я жду, когда она сдастся, но этого не происходит.
– У тебя есть здесь друзья? – спрашивает она, сверля меня взглядом.
