– Ты порочное, злобное создание. Как только смогу позволить себе экзорциста – избавлюсь от тебя. Что ты знаешь о чести?
– То же, что и о герпесе. Без них живется гораздо лучше.
Пока они препирались, многоэтажки сменились пригородными домишками, а пригородные домишки, в свою очередь, уступили место заброшенным фабрикам с битыми окнами и стенами сплошь в наслаивающихся граффити. Фабрики, а вместе с ними и город вот-вот должны были закончиться, но тут вдруг из рощицы карликовых берез выскочил огр и пристроился рядом с Кейтлин. Она не смотрела в его сторону, но чувствовала, как на лице его ярким цветом расцветает злорадство. Здоровенный бугай, и, судя по запаху, уже давно бродяжничает.
Кейтлин будто ненароком сунула руку в карман джинсов и, по-прежнему глядя прямо перед собой, сказала:
– Я об ограх кое-что знаю, хоть и немного. Слыхала, вы, ребята, страх чуете. Это правда?
– Ну да, а что?
– А сейчас ты страх чуешь?
Огр чуть подскочил и едва не запнулся. Кейтлин поняла, что он призадумался.
– Нет, – сказал огр озадаченно.
– Тогда пораскинь чуток мозгами, прежде чем что-нибудь отмочить.
Орг остановился, а Кейтлин так и продолжала шагать, чувствуя спиной его горящий взгляд. Когда стало понятно, что огр точно отстал, она разжала пальцы и выпустила канатный нож, который лежал в кармане.
– Едва-едва, – заметила Хелен.
– Я прошла боевую подготовку. Могла бы его голыми руками прикончить.
– Подготовка подготовкой, но убивала ли ты кого-нибудь?
– Ну… нет.
– Некоторые вещи в теории выглядят проще, чем на практике.
– Вот уж спасибо, матушка Все-будет-хорошо. Уж помогла так помогла.
Показался поезд. Кейтлин укрылась среди листвы, а когда он скрылся из виду, потопала дальше.
Спустя несколько часов, когда солнце уже садилось, а ноги начали ныть, Кейтлин вышла к лагерю железнодорожных бродяжек. Располагался он на полянке в лесу на пологой возвышенности, и, глядя с путей, Кейтлин поначалу приняла его за стихийную свалку: в ветвях деревьев запутались пластиковые пакеты, на кустах болтались старые одежки, в траве валялись обертки от шоколадок и грязные картонки, повсюду висели длинные ленты туалетной бумаги. А потом вдруг стало видно, что это кое-как сбившиеся в кучу тенты и палатки: тут над упаковочной клеткой натянут от дождя синий мешок, там жмется пристройка из веревок и одеял. В центре лагеря горел костерок.
Кейтлин сошла с путей. Чем ближе она подходила, тем сильнее воняло мочой, экскрементами, дымом и горелым мусором, вперемежку со сладким ароматом жимолости.
– Боюсь, это не самый умный поступок, – заметила Хелен.
– Тот огр ошивается где-то поблизости, а если не он – так какие-нибудь его дружки. Чем больше народу – тем безопаснее.
– И как обычно, неопытная юная барышня все знает лучше меня.
– Вот именно.
Когда Кейтлин подошла ближе, из дренажной трубы слева выползла нагиня, а из-за большого камня справа – вторая. Обе приняли форму коренастых широкоплечих женщин, но пахло от них по-прежнему по-змеиному. Нагини казались опасными противницами, так что Кейтлин держала руки на виду.
– Ищеш-ш-шь убежищ-щ-ща? – поинтересовалась одна.
– Тебя нуш-ш-шно покас-с-сать во внутреннем кругу, – не дожидаясь ответа, добавила вторая.
– Я в ваших руках, ведите.
– Вес-с-сьма рас-с-сумно.
– С-с-согласс-с-сна.
Нагини сопроводили ее к общему костру посреди лагеря. Там над углями висел на треноге видавший виды старый чайник (судя по запаху, в нем тушилось жаркое). Вокруг неровным кругом лежало штук шесть бревен, но на этих импровизированных скамьях сидело лишь двое: приглядывавший за чайником бука в кожаном ошейнике (от ошейника к большой, вбитой в бревно скобке тянулась цепь), а напротив маленькая девчонка, наигрывавшая на серебряной флейте «Гносьены» Эрика Сати
[39].
Когда Кейтлин подошла ближе, бука отложил поварешку. Для буки он был чересчур щуплым, в изгибах и трещинах рогов виднелись выцветшие остатки краски – когда-то их украшали красные и синие завитушки. Он зажал одну ноздрю пальцем, повернул голову и высморкнул в бурьян длинную соплю.
– Нету никого пока. Но жрачка вот-вот поспеет, так что соберутся скоро. Оставьте свежачок мне, я за ней присмотрю.
Нагини переглянулись, одна пожала плечами. Часовые перекинулись обратно в змей и уползли.
Губы буки растянулись в улыбке (видимо, это была располагающая улыбка), обнажив красные десны, ломаные желтые зубы и черные дырки.
– Добро пожаловать в лагерь, девчушка. Меня Закидон звать. А тебя?
– Меня… Я Кэт, Кошка-Кэт. – Она чуть было не назвала свое настоящее имя, но в последний момент сказала «Кошка» и почувствовала молчаливый одобрительный кивок Хелен.
– Во дела, – фыркнул Закидон.
– Боюсь, не уловила шутку.
– Так у нас тут лагерь для кисок, – пояснил бука, утирая предплечьем нос. – Впишешься. Что у тебя за история? С виду не синячка. Если на наркоте сидишь, то недолго. Кожа гладенькая, что попка у младенца! Да и вид вменяемый, но это как по мне. В бегах, значит. Может, от парня смылась, может, от закона ныкаешься. Так что? – (Кошка молчала.) – Ладно-ладно, я бы и сам себе не доверял. Пристраивай зад, расскажу тебе свой собственный миф о происхождении. Глядишь, сблизимся чуток.
Кошка с опаской уселась на равном расстоянии от Закидона и девчонки.
– Я не всегда был таким. Когда-то слыл в городе большой шишкой. Вкалывал в доках, давал на чай в кабаках, побеждал в каждой драке – а случалось их немало. Подружка имелась постоянная, чтоб на хате у нее припасть, еще девчонка на всякий пожарный – привечала меня, когда первая гнала взашей. Говорю же, все у меня было… Но вот какая приключилась фигня. Как-то вечером занюхивал я с горелкой дорожку кошмара, и только торкнуло, как слышу… звук. Такой, знаешь, будто долбаные рога Эльфландии вострубили
[40]. Или далеко за холмами запели сирены. Вскочил я, аж стул об пол шваркнулся, бегу к окну, а в руке-то бутановая горелка. Занавески занялись, пришлось их срывать и пламя затаптывать. Чуть кухню не спалил! – Закидон так расхохотался, что начал кашлять кровью. – Но тот звук не утих – снова и снова отдавался в мозгу. Выскочил я из квартиры, сбежал по лестнице. Подружка что-то кричала, швырнула мне что-то в спину. До сих пор не знаю, чем запустила, да мне и плевать было. Я просто… сосредоточился, сечешь? Будто призвала меня могучая власть предержащая. Знал: не смогу этот голос из башки выкинуть, ни тогда, ни вообще. Вылетел на улицу, а он еще звучит, только все тише, дальше. Но так, что можно идти следом. Ну, я и пошел. Побежал. Выскочил из города и из своей старой жизни, из ума выскочил, так до сих пор за этим голосом и гоняюсь.
