– Присядьте, – велел лорд Плеяд, не поднимая глаз от какого-то документа. – Сейчас дочитаю страницу, и я весь ваш. – Спустя несколько минут он снял очки для чтения и положил на стол (они громко клацнули). – Рагуил потерял свою должность.
– Вы и представить себе не можете, как мне жаль.
– Он много чего прозевал: упустил Кролика и всю дюжину неупокоенных из Стеклянной Горы. Самое главное, убийца дракона до сих пор разгуливает на свободе. – (Кошка изо всех сил притворялась, будто и понятия не имеет, о чем это он, а лишь пытается делать всезнающий вид.) – Его ошибки неизбежно должны были ему аукнуться. Но в пропасть его столкнули именно вы.
– Я, сэр?
– Вернее, ваши слова о том, что мне следует расспросить Расторопшу. Я решил последовать вашему совету. Пришлось долго препираться, пока Подбочаг не согласилась, чтобы Расторопша в ее присутствии ответила на мои вопросы, но в итоге удалось ее уломать. Выпад Рагуила в вашу сторону – пустяк, уверен, на одной лишь этой неделе каждый из нас выделывался и похуже. Но как только Расторопша начала рассказывать, остановить ее было уже невозможно. Вы знали, что в подвале летнего домика Рагуила прикопано пятеро вудвоузов
[100]? Он их выманил из леса, убил, а кровь выпил. Что-то там с опилками, очевидно.
Кошка сдержала дрожь.
– А еще я спросил мисс Расторопшу о вас. Как думаете, что она сказала?
– Полагаю, только хорошее.
– Ничего. Подбочаг ее тут же заткнула. Но Расторопша успела с весьма знающим видом мне улыбнуться.
Против всякого ожидания Кошка получала от беседы большое удовольствие. Оказалось, что притворяться – занятие захватывающее, особенно если опасность взаправдашняя.
– Ой, мамочки. Так у меня и с ней, выходит, роман? Почему же никто никогда не присылает мне служебные записки?
– Я имею в виду, что в вас, мисс Галлоглас, скрываются неизведанные глубины. И глубины эти я намерен исследовать. Но об этом в другой раз. – Баркентин не сводил с Кошки взгляда. – Должность Рагуила освободилась, так что меня повысили, и я ее занял. Отсюда и беспорядок – скоро это будет уже не мой кабинет. Спасибо, ваши поздравления приняты. Первым делом на посту начальника отделения гонений я уволил эту чванливую гномью сучку – его исполнительного секретаря. Что скажете, если я предложу ее место вам?
– Я… скажу… что мне нужно время подумать над вашим предложением.
– Я почему-то так и знал, что вы, единственная во всем этом здании, не рветесь к власти и деньгам. Ну и ладно. А что, если я предложу вам позицию моей временной любовницы? Драгоценности, меха, наряды, служебный автомобиль, высокая суточная ставка. Вдобавок к нынешнему жалованью. Гарантированный минимум – два месяца, максимум – двенадцать, хотя это вряд ли. Что скажете?
Предложение застало Кошку врасплох. Когда она снова смогла дышать, то ответила:
– Спасибо большое, сэр. Нет.
– Я мог бы сделать вас очень несчастной.
– И это должно меня соблазнить?
– Счастье, – отозвался лорд Плеяд, – штука весьма банальная. Знавал я женщин, которых можно было осчастливить бокалом шабли и сборником судоку. А вот глубокое романтическое страдание, напротив, наполняет жизнь теми неописуемыми переживаниями, из которых и произрастает поэзия: тоской, отчаянием, обидой, яростью, безутешным горем и, разумеется, фантазиями о страшной мести. Именно эта не дающая покоя досада и делает запретную любовь столь притягательной.
– А кто нашу любовь запрещает?
– По всей видимости, вы. – Баркентин поднялся, и его кресло со скрежетом отъехало к стенке; Кошка тоже вскочила. – Берегитесь: я отправил на проверку ваши рекомендации.
– Проверяйте сколько угодно. Ничего такого вы не найдете.
Это Кошка знала наверняка: заниматься подобной мутотой никто не хотел, и ее назначали и переназначали, от начальника к подчиненному, пока в конце концов не спихнули на нее. Последние три дня она сидела на телефоне, выслушивала удивленное бормотание своих «бывших работодателей и преподавателей», которые клялись, что никогда и слыхом не слыхивали ни о какой Кейт Галлоглас, а потом чужим почерком записывала в журнал ровно противоположное. Из осторожности (поскольку так выглядело убедительнее) она давала самой себе не блестящие, но честные характеристики. Кошка рассчитывала, что все документы в надлежащем виде уже завтра в это же время доставят Баркентину за подписью какого-нибудь вышестоящего лица, которое радо будет присвоить себе плоды чужих мытарств.
Как выяснила Кошка, она была единственной безупречно действующей шестеренкой во всей этой организации. Учитывая, сколько времени она посвятила любительскому шпионажу, это не очень-то о многом говорило.
– Да, и раз уж вам все равно туда, – добавил Баркентин, когда она уже подходила к дверям, – будьте любезны, прихватите ту связку гравюр и отдайте ее Подбочаг, пусть подошьет к делу Иса. Вот так, хорошая девочка.
Накануне Чумного карнавала в отделе канцелярских услуг живо обсуждали маски, наряды и лифчики на косточках.
– Вечно-то эти косточки ломаются и впиваются прямо в сиську, – жаловалась Мисабель
[101].
– Точно! – вторила Энни Приворотница. – Да и вообще они страшно неудобные.
– Ничего в них нет плохого, если правильно подобрать, – с кислой миной покачала головой Лягва. – Хотя вы правы, косточки иногда ломаются.
– А меня вот бесит, когда лямки врезаются в плечи, – проворчала Пегги Сонная-Тетеря. – Вы себе не представляете, как вам свезло, что нет такого размера, как у меня. Пробовала я уменьшающий вес амулет, который закрепляют между чашками, так от него все чесаться стало.
– А у меня кожу щипало.
– Два раза его надела, потом выкинула.
– Беда какая! – в притворном ужасе воскликнул Рэкабайт. – Сижу в женской компании, вокруг все обсуждают женскую грудь, а выходит нисколечко не сексуально.
– Добро пожаловать в наш мир, – отозвалась Лягва.
– Ты уже купила маску? – поинтересовалась у Кошки Энни.
– Я видела плакаты, но, честно говоря, такие развлечения не в моем вкусе, – ответила та. – Куча народу в карнавальных костюмах отплясывает с мрачным видом.
– Ой, будет гораздо веселее. Называется-то праздник карнавалом, а на самом деле это настоящая оргия и сплошные излишества: зажаренные во фритюре батончики «Марс», розовые мартини, столько лунной пыли, что кровь идет носом, столько медовухи, что и не проблеваться, и ровно столько бренди, что думаешь: может, хоть раз подставить попку и шут с ним, с презиком… – Энни принялась обмахиваться ладонью, будто веером. –C’est tres
[102] жарко, как богатенькие говорят. А ты, ясное дело, в маске и можешь стать кем угодно: дамой, шлюшкой, невинной овечкой… Все вокруг притворяются кем-то другим, почему бы и самой не попробовать?
