Кошка за свою жизнь видала немало пророков. Вдовствующая Дама питала к ним определенную слабость. Пророки всегда скрывали самое важное, чтобы заинтриговать клиента и растрясти его на премимум-подписку.
Кошка вошла в цех. Гробы стояли на бетонных постаментах. Она дотронулась до крышки одного: стекло было таким холодным, что обжигало пальцы. Внутри лежала круглолицая женщина. Глаза закрыты, кожа – мягкого тепло-коричневого оттенка, как и у самой Кошки. Кажется, спит. Кошка глядела и глядела, все больше убеждаясь, что женщина жива, хоть и не дышит.
Была ли она ее матерью? Биологической?Настоящей матерью? Круглое лицо поплыло перед глазами, будто Кошка смотрела на него из-под воды. «Мама, – подумала она. – Поговори со мной. Пожалуйста».
Шевельнулась ли женщина? Или это просто мелькнуло в стекле собственное Кошкино отражение?
– Твоей матерью может быть любая из них, – сказала Хелен. – Не стой на месте. Собирай информацию. Тщательно обдумывай то, что узнала. Ты же так делала в Исе, правильно?
Но Кошка медлила, стоя возле неподвижной женщины.
– Интересно, когда отец сюда пришел, ее разбудили? Достали из гроба, поместили в отдельную комнату, закрытую для посторонних? Или просто открыли крышку, и он ее поимел прямо здесь?
– Не надо.
– Это вполне может быть моя мать! А если так, значит Вдовствующая Дама украла у нее это право, а отец украл дочь, которая ей предназначалась.
– Шансов, что именно эта женщина – твоя мать, очень мало. Ищи.
Взвинченная до предела Кошка, осторожно ступая, двинулась дальше. Она наугад плутала между рядами, вглядывалась в лица томившихся в неволе подменышей. Остановилась возле гроба, в котором лежала женщина на сносях. Крышка была теплой. Кошка прислонила винтовку к соседнему постаменту и открыла гроб. Положила руку на круглый живот и почувствовала, как внутри толкнулся младенец.
– Что ты такое творишь?
– Помнишь про поцелуй?
Кошка склонилась и поцеловала спящую в щеку. Голова чуть шевельнулась. Дрогнули веки. Но женщина не проснулась. Минус одна. Впереди еще сотни. Кошка опустила крышку.
– Ладно, – сказала Хелен. – Думала, лучше бы тебе самой догадаться. А ты все не догадываешься. Значит…
Кошка подняла руку:
– Погоди. Что-то приближается. Нутром чую.
Послышался приглушенный грохот, будто где-то за горизонтом палили из пушек. Все громче. Мимо здания ехал танк? Или целая танковая бригада? Или, может, в их сторону топал великан. Громадный. Задрожал пол. Гроза! В дальнем краю цеха от ветра заходили ходуном погрузочные двери. По крыше забарабанил дождь. Сверкнула молния, еще раз и еще, и почти тут же раздался громовой хохот богов. А потом все двери разом распахнулись и слетели с петель. В здание, потрескивая от разрядов колдовского огня, вошел…
– Баркентин? – удивилась Кошка.
Это и вправду был лорд Плеяд. Он выглядел почти так же, как когда она вырубила его щеткой для волос в Каркассоне. Кошка, успевшая схватиться за винтовку, опустила оружие.
– Что это с вашим глазом? Мне опять забыли отправить служебную записку? Теперь модно ходить с повязкой? Если я заявлюсь на бал с обоими глазами, надо мной что – все смеяться будут?
Позади Баркентина гроза сошла на нет. Он хихикнул неприятно высоким голосом.
– Пожирателю Лет нравятся глаза. Ням-ням-ням, а ему все мало.
Повязка еще больше усиливала образ коварного красавца, но теперь даже Хелен не находила Баркентина привлекательным: усмешка была слишком кривой, походка – слишком расхлябанной, будто его дергал за ниточки кукловод. В единственном глазу плескалось безумие.
– Мы оба, мисс Сан-Мерси, вполне можем обойтись и без личины Кейт Галлоглас. Уж кому, как не мне, это знать, да и вам тоже.
– Пожиратель Лет – один из Семерых. С чего это мелкому лорду из тегов вроде вас водить дружбу с воплощением Энтропии? – Кошка усмехнулась. Она не оставила замашек Кейт, потому что иначе общаться с Баркентином просто не умела. – А еще, если жизнь дорога, стой, где стоишь.
Лорд Плеяд был уже футах в двадцати. Вполне достаточно.
Баркентин пожал плечами и остановился. Неуклюже перекинул ногу на ногу и уселся прямо в воздухе. По всему выходило, что с их последней встречи он обзавелся новыми впечатляющими талантами.
– Винтовка. Занятно. Я бы в твоей ситуации выбрал другое оружие, ноchacun à son goût
[147]. О бусах не спорят! А если серьезно… ты когда-нибудь впадала в кому? Странствовала по просторам нескончаемой боли?
– Нет.
– А я странствовал. Изучил их досконально. Там нет времени. Только лихорадка и страдание. И пчелы. – Баркентин трижды отрывисто хлопнул в ладоши, дотронулся до лба, губ, груди и ширинки.
Баркентин лежал в коме в больнице Оспиталь-Метресс-де-ля-Мизерикорд (рассказывал лорд Плеяд), хоть и не осознавал этого. Угодил он туда по вине Кейтлин из Дома Сан-Мерси, но и этого Баркентин не знал. Знал лишь одно: нельзя останавливаться. На пути ему попадались каменистые холмы, и он взбирался на них. Скалистые равнины, и он сходил в их беспросветные глубины. Не останавливался. Не отдыхал. Сама идея отдыха была ему неведома.
Иногда до него доносились голоса: «Что-то мне не нравятся эти показатели» – или «Слевитируй-ка пациента, а я простынь поменяю» – или «Глаз мы, видимо, потеряем». Это были отдельные реплики, долетавшие из больницы, но и этого он не знал. Знал лишь одно: стоит хоть раз остановиться, и пчелы будут жалить его снова и снова, пока он не побежит на заплетающихся ногах с воплями, а пчелы полетят следом и будут гнать его вперед милю за милей.
Сопровождала ли та птица Баркентина с самого начала его мытарств? Бессмысленный вопрос. У этих мытарств не было ни начала, ни конца. Но все же в какой-то момент он осознал, что над плечом зависла некая птица и что-то говорит ему на ухо.
– Меня послали «Заговорщики», – сказала или, возможно, всегда говорила слепая черная птица, – предложить свободу в обмен на…
– Все, что угодно! – Баркентин опустился на землю (пчелы его более не заботили) и залился слезами благодарности.
Вот так Баркентин, бедный дурачок, и попал в Башню Семнадцати Глаз. Тебе доводилось замечать ее злобные отблески на иконах. Возможно, посреди самой черной в жизни полосы случалось стоять перед ней в полночь под моросящим дождем и содрогаться от страха при одной лишь мысли о том, что там внутри. Но даже если бы тебе хватило храбрости дернуть за ручку, дверь оказалась бы заперта. А вот он, Баркентин, ее открыл. Его ждали. Он вошел.
И увидел Пожирателя Лет.
Как описать неописуемое? Вообрази светофор посреди пустыни. Вообрази конскую голову, реющую в вакууме. Идеальную розу, вырастающую из тыльной стороны ладони. Три яйца ржанки на листе пергамента на крышке секретера Эрлкинга XIV в горящем доме
[148]. Шепот, способный вдребезги разнести миры. Дождевую каплю размером с «Мотель 6», который она вот-вот затопит. Удерживая в уме все эти образы, вообрази нечто, что выглядит точно как все они разом, и вот тогда ты сделаешь первый неверный шаг к тому, чтобы представить себе Пожирателя Лет.
