— Она американка, Мэри, но сейчас живет в Париже. Эта работа довольно хороша, вы не находите?
— Она молода?
— Очень. Ей всего двадцать один.
— Ей не хватает школы, но она обладает силой. Изумительная светотень, хотя и наивная. Ей нужно еще учиться и учиться. Композиция хороша — дерзкая, оригинальная. Лицо этого человека написано просто потрясающе. Если бы она захотела работать в классической манере, то могла бы иметь огромный коммерческий успех.
Волар слегка заволновался:
— Мэри, она учится с тринадцати лет и не имеет ни малейшего желания работать в традиционной манере. Она хочет учиться у кого-нибудь вроде вас.
Мэри быстро обернулась и посмотрела на Волара:
— В самом деле?
— Так говорит Поль Веро.
— Я хотела бы с ней повидаться.
— О, я это устрою. Она будет в восторге.
Кассатт улыбнулась:
— Она придет в еще больший восторг, если вы скажете ей, что я покупаю портрет этого интересного молодого человека, сидящего в «Дельмонико».
«Дорогая Луизина!
Сегодня я видела картину, которая произвела на меня такое впечатление, какого давно не производила ни одна работа. Ее автор — молодая американская художница Софи О'Нил. Называется картина «Дельмонико». Это написанный маслом портрет необыкновенно привлекательного молодого человека, он беззаботно сидит за столиком ресторана. У автора очень смелая палитра, любопытная светотень, с невероятной точностью прописаны главные детали. Я уверена, что эта художница пойдет далеко, как только обретет собственный стиль, — а значит, ее ранние работы станут предметом охоты для коллекционеров. До сих пор я никогда не рекомендовала вам молодых современных художников, но эта девушка стоит внимания.
Ваш друг Мэри Кассатт».
Софи обхватила подушку и расплакалась, понимая, что ведет себя глупо. Это все из-за ребенка, твердила она себе, из-за того, что он уже совсем скоро, через шесть недель, появится на свет.
Ей вспоминалось серьезное лицо Жоржа. И лицо Эдварда. Софи хотелось забыть Эдварда. Боже, как ей этого хотелось! Ведь тогда она стала бы свободной и могла бы полюбить другого. Смогла бы стать счастливой — с Жоржем или с кем-то еще.
Во всем этом крылась некая ирония. Софи никогда не хотела любить. Еще в самом юном возрасте она отбросила глупые романтические мечты и надежды. Она хотела одного: стать профессиональным художником. Но в ее жизнь ворвался Эдвард, с его неотразимым обаянием, с его безупречными манерами, с горячими поцелуями, с его мужской силой… И вместе с ним в ее жизнь вошли глупые девчоночьи мечты.
Софи встала с постели и, не обращая внимания на беспрерывно льющиеся слезы, нашла перо и бумагу. Села на единственный в ее спальне стул — старый и обшарпанный — и взяла книгу, чтобы удобно было писать. Она искала нужные слова, чтобы сообщить Эдварду — он скоро станет отцом. Софи не могла больше откладывать. Он должен узнать. А она должна написать об этом спокойно и легко. И ни за что не дать ему понять, что творится у нее на душе.
«5 мая 1902 года
Дорогой Эдвард!
Немало месяцев прошло со дня нашего последнего разговора, и, безусловно, в этом виновата я. Извини меня. Но поездка в Париж была для меня очень важным шагом. Я сняла здесь квартиру, мастерскую, нашла учителя и компаньонку. Дела идут хорошо. У меня появилось много друзей, включая и мою милую компаньонку Рашель, и здесь мой прежний наставник Поль Веро. Я занимаюсь в мастерской великого Жерара Леона, и он, похоже, доволен моими успехами. Но что самое замечательное — моими работами интересуются два известных торговца картинами. Поля Дюран-Ру, отца Жака, ты знаешь. Он намекал, что готов устроить мою персональную выставку, а это мечта каждого художника. Второй, Андре Волар, имел дело с такими прославленными мастерами, как Ван Гог и Гоген, в те дни, когда они еще не были никем признаны. Оба торговца готовы покупать мои картины. Кстати, не знаю, слышал ли ты об этом: твой портрет недавно продан в Нью-Йорке, а также портреты моего отца и Лизы.
Ну а теперь скажу о другой причине, по которой я пишу это письмо. Надеюсь, ты не будешь слишком потрясен. В конце июня я ожидаю ребенка. Думаю, тебе следует об этом знать.
Надеюсь, у тебя все в порядке.
Софи О'Нил».
Она торопливо, боясь утратить решимость, сложила лист, сунула его в конверт и запечатала, радуясь, что ни одна слезинка не испортила веленевую бумагу.
Глава 19
Африка, Кейп-Колон, август 1902 года
Лопата вонзилась в землю. Эдвард поднажал. Он втыкал лезвие все глубже, переворачивая влажные пласты красной земли. Работал с безумным прилежанием, двигаясь как автомат, несмотря на то что руки страшно устали и при каждом движении ему казалось, будто мышцы вот-вот лопнут. Но он не обращал внимания ни на боль в мускулах, ни на боль в суставах. Не останавливался, хотя все его тело сводило судорогой. Казалось, подобное самоистязание приносит ему облегчение.
— Почему бы вам не нанять кого-нибудь?
Эдвард вздрогнул. Неподалеку стоял пожилой человек и глядел на него. Эдвард смутно припомнил, что это фермер — правда, от его фермы ничего не осталось, ее сровняли с землей по весне, когда снова вспыхнули конфликты. Рассказывали, что жена и двое сыновей старика погибли в огне.
Эдвард понимал: в его душе что-то умерло — потому что чудовищная утрата этого человека не вызывала в нем чувства сострадания. Он вообще не испытывал никаких чувств, внутри у него было пусто.
Эдвард опустил лопату. Он трудился весь день, с самого рассвета, не давая себе ни минуты передышки, и не собирался останавливаться до заката. Но сейчас он направился к одинокому уродливому дереву, под которым бросил свои вещи. Взяв флягу, жадно глотнул воды. Старик все еще смотрел на него и, похоже, не собирался уходить. Эдвард не обращал на него внимания.
Но фермер заговорил снова:
— Почему вы не наймете помощника? В городе немало парней, которые рады подработать.
— Мне нравится работать одному, — грубо бросил Эдвард. Он не хотел ни с кем разговаривать. Не сейчас. Вообще последний его разговор состоялся в канун Рождества, с матерью Софи. А на следующий день он отплыл в Африку на британском торговом судне.
— Я знаю, вы в состоянии нанять работника, — продолжал старик, внимательно всматриваясь в Эдварда. — Всем известно, вы богаты, хотя и не показываете этого ничем. Вот только швыряетесь алмазами, словно они растут в здешней грязи.
Эдвард, не отвечая, поднял заступ. Ему действительно пришлось продать несколько маленьких алмазов, когда он в феврале приехал в Южную Африку. Без наличности он оказался еще в Нью-Йорке, что стало одной из причин его возвращения в этот земной ад. Именно поэтому он сам трудился, как раб, на своем руднике. И это никого не касалось.
