Поля, поля…
Дорога была разбита всегда. В этой разбитой дороге деревенские видели главную причину своих бед. Телегу с Иркой таскало из стороны в сторону, но на соломе было чисто и мягко. Ничего не видела она краше полей сеяных: рожь, пшеница, овес, ячмень, гречиха. Поля с кориандром, как небо бело-голубое, глаз не оторвешь. Гречиху ни с чем не сравнишь и не спутаешь, стебельки бордовые, листики серые, а цветы голубые — красота неземная.
Эти поля — Иркино родное было, естественное. Раньше она их не замечала. Выли и были. А сейчас впервые любовалась ими, соскучилась.
Показалось Лукино, проехали сельмаг и больницу. Дальше за оврагом — огород, кормивший Даниловых картошкой и свеклой. За углом появилась парикмахерская и швейная мастерская. Мастерской старуха заведовала, Жерчихой ее звали, мужа у нее никогда не было, одиноко жила. Руки золотые имела, за это народ уважал ее. Окликнула она Ирку:
— Милая, ты чья будешь-то?
— Ирка я, дочь Женьки, Василия Григорича.
Жерчиха головой кивнула, признала значит. Утром Ирку разбудили удары топора, мама колола дрова, отец что-то мастерил в дровнике. Подружки прибежали, все новости выложили, о Москве расспрашивали. Доложили, кто с кем ругается в селе, а кто и помирился давно. Мама накрыла стол к завтраку. Покушала Ирка вкусно и сытно, платок подвязала и на работу с мамой собралась. Решила помочь. В деревне работа всегда есть. У Даниловых гектар свекловицы был. Зимой женщины не работали, а с апреля по ноябрь — свекловичный сезон. Мамка свекловичницей была, пахала с утра до ночи. Посеять, прополоть три раза, затем окучить да убрать вовремя. Вроде и вся премудрость.
Вышли за ограду, залезли в кузов грузовика, который баб по полям развозил. И вперед, к своему участку, по огромному свекловичному полю. И в выходные отдохнуть не получалось, дома кутерьмы много: две коровы, два телка, три поросенка, свинки да овечки. Мама в полпятого вставала, выводила скотину к пастухам. Пастухов каждый двор по очереди выделял. От Даниловых отец ходил в свою смену.
В обед на поле бабы стряпню раскладывали, байки травили, хохотали и во все горло частушки орали:
Полюбила генерала,
А потом политрука,
А потом все выше, выше
И дошла до пастуха.
Где-то подхватывали:
Насмотрелся дед порнухи,
Начал дед дурачиться,
Деревенские бабульки
По чуланам прячутся.
Обед только час. Покушать, попеть и спать — все успеть надо. Радовались дождю, счастье великое — в дождик не работали. Назад по домам развозили. Ирка молила, чтоб дождик пошел!
Грязнуха, улица длинная, зигзагом через все село идет. Дорога разбитая, фонарей нет. Темень вечером, хоть глаз выколи. В третьем доме от колодца жила пара — Ванька с Манькой. Ванька алкаш был. Все что можно, он уже пропил, на магазин денег не было, и он каждое утро запрягал лошадку и шел гулять до обеда. Собачка его всегда рядом была. Шавка маленькая, неприглядная. Лаяла вечно и прыгала на него. Обратно он уже на телеге ехал «хорошенький», лошадь везла его домой, а собачка сзади бежала.
Однажды доехал пьяный Ванька до пруда, колесо в ложбинку угодило, и телега на бок завалилась. Вывалился Ванька на зеленую травку. Лошадка головой покрутила и домой пошла. Иван прямо у воды спать улегся и начал в ил сползать. Умная собачка сразу почуяла беду — хозяин утонуть может. Схватила его за ворот рубахи и тащить стала от воды подальше. Сил не хватало. Лаять и визжать начала, на помощь звать. Ирка услышала собачий лай, маму позвала, и они Ивана из воды вытащили. Потом его Манька забрала. С тех пор Манька с Ванькой с Даниловыми дружили и кланялись издали.
Выли выходные. Все вместе пропололи огород, и каждый своими делами занялся. Отец решил порыбачить. С утра начал. Накопал червячков и пошел к пруду. Вода в нем проточная, чистая, камни разноцветные, красота, одним словом. В пруду караси водились. Приходит отец минут через пятнадцать и стал опять червяков копать. Карась, видать, плохо брал. Накопает и опять сидит на скользких мостках. Удочку двумя руками держит. А как червяков накопает, почему-то закусывает. Жует все время. Или яблочко съест, или в курятник пойдет, яичко выпьет. К вечеру он совсем пьяный был. Мама решила проследить за отцом незаметно. Никак понять не могла, что происходит. Затаилась за сараем. А отец вместо червяков достал из навозной кучи банку трехлитровую, хлебнул самогона, закусил яблоком и опять закопал ее. Вот и вся премудрость. Утром Нина перепрятала банку с остатками первача в дальний сарай с пшеницей.
Конец этой истории мамочка уже по телефону рассказывала. Где-то через год она попросила отца покормить кур. В кормушках зерно кончилось, и он в дальний сарай пошел. Когда насыпал зерно, что-то звякнуло, полез рукой, а там банка. Он про кур сразу забыл, хряпнул первача вволю. Мамка его и застукала. На этом рыбалка закончилась. Ирка долго смеялась над этой историей.
У Ирки дядька был, младший брат отца, Викотором кликали. С ними в одной деревне жил. Высокий, стройный, с выправкой военной. В армии он на границе служил, чем очень гордился, всегда вспоминал эти годы. В доме все сам делал, хозяйственный мужик, рукастый. Две беды у него было: женщин боялся и водку любил. Почему он от женщин шарахался, понять никто не мог. Когда трезвый был, он дам стеснялся, ни с кем не заговаривал и ни за кем не ухаживал. На работе и с друзьями у него все было хорошо, а жениться не получалось. Может, и пил с этого.
Ходил Викотор к одной старушке-подружке, умом недалекой. Одна она жила. За старушкой ее родственники присматривали из соседней деревни. Он к ней только пьяный ходил. Старушка к Иркиной бабушке потом приходила с гостинцами и сваталась за дядьку. Бабушка ее прогнала, лет на тридцать та старше была. Викотору 35 стукнуло, а ей за 60 перевалило. А когда выпьет дядька, буйный становился. Мог кинуться на кого угодно и драку начать. За столом сидит, отдыхает. Рюмочку выпьет — молчит, вторую — улыбается, а после третьей рюмочки хватает свою жертву за грудки и орет:
— Ты меня уважаешь?
И не важно, кого прижал, мужика или бабу, все одно. Кричали ему люди, пытались приструнить:
— Викотор, уймись!
Руки вязали, да куда там. Крепкий медведь. Что потом будет, его не волновало. Если жертвы отвечали, что уважают дядьку, то он отходил в сторонку. Если молчали или ерепенились — сразу бил в глаз. Начиналась драка. Он всегда первый драки начинал. Ну кто такое терпеть будет? И Викотору доставалось, мужики его часто лупили. А на утро он ничего не помнил. Приходил к брату похмеляться. И говорит тихонечко:
— Ну, где у вас тут чайничек? Чайничек-то где?
Это означало, что он первачок ищет. Самогонку, когда гостей было много, в трехлитровый чайник наливали и пускали по столу. Удобно было: каждый сам себе наливает и самогон долго не кончается.
Викотор пил часто и без «шнапса» не работал, а работал он хорошо. В Иркиной семье все работяги были, но принять было обязательно. Для верности. А уж после работы не выпить — это вообще «грех». Вечером все трактористы сдавали технику, и их на грузовиках развозили по домам. Викотора привозили только лежа, иногда связанного, чтоб не бузил. Его грузили в самосвал и подвозили к порогу дома. Кузов поднимался, и дядька летел в траву. В полете Викотор матерился и орал, а потом лежал ничком в траве. Позже бабушка Степанида его в дом перетаскивала, мыла, накормить пыталась, спать укладывала. Памятник Степаниде Ивановне поставить надо было при жизни, натерпелась она от сыновей.
