За этим стояла какая-то романтическая любовная история, но как ни пытались коллеги выяснить хоть какие-то подробности произошедшего, так ничего и не узнали. Результат был плачевным: при задержании очередной банды агент был допрошен с пристрастием и признался, каким образом он получал наводку на квартиру. Разразился жуткий скандал. Володьку лишили всех званий и наград, посадили в КПЗ, обвинив в подстрекательстве и злоупотреблении служебным положением. Осудили на 5 лет. После пересмотра дела срок уменьшили до трех лет, но все прекрасно понимали, что дорога в милицию ему теперь заказана.
На десять лет однокашники потеряли Володьку из поля зрения. Однажды встретил его Алексей, причем там, где совсем не ожидал увидеть — на Коптевском рынке. Выглядит этот рынок сейчас довольно скромно, но лет 20 назад он считался одним из лучших в Москве. С семи утра у ворот выстраивалась очередь за деревенскими молоком, творогом и сметаной. Торговля была столь стремительной, что все распродавалось прямо у ворот. Через 45 минут она заканчивалась, и довольные крестьяне, пряча кровно заработанные рубли за пазуху, медленно направлялись к пивному ларьку обмывать удачно начавшийся день.
Алексей обычно ходил на рынок за картошкой и мясом, из которого жена по выходным готовила знатный борщ. И в этот раз он шел по рядам в поисках синеглазки, попутно здороваясь со знакомыми продавцами:
— Эй, Алэксей! Как твоя дочка, когда свадьба?
— Молчит пока! Ох уж эта молодежь…
— И я никак свою не выдам, уж больно строптивая. Вся в тешу!
И тут Алексей увидел Володьку. Он стоял около огромной двери, обитой коричневым дерматином с надписью «Администрация», и что-то громко говорил седовласому армянину. И хотя он был в штатском, не узнать его было невозможно: военная выправка, надменно приподнятый подбородок, широкая спина. Подошел, разговорились.
После тюрьмы ни в какую милицию его, конечно же, не взяли, даже в постовые, и он долго мыкался по разным сомнительным конторам, пока не устроился замом на Коптевский рынок. И как всегда у него в голове созрел очередной наполеоновский план: «Прочь всех кавказцев! Рынки — для колхозников!» Он по-прежнему говорил, что думал, а точнее, сначала говорил, а потом думал.
Взгляды на жизнь этого несгибаемого человека нисколько не изменились — этакий Робин Гуд, борец за справедливость. Даже странно, как это его взяли на рынок, где днем с огнем не сыщешь ни одного славянского лица. Самое интересное, что он был замом при отсутствии директора. Ходили слухи, что того или посадили, или пристрелили, так что Володька был более чем уверен, что через пару месяцев станет директором рынка и уж тогда наведет здесь порядок.
Так все и произошло. Превратившись из Володьки во Владимира Николаевича, он важно расхаживал по рынку в кожаных, натертых до блеска сапогах и раздавал указания. За время его царствования наконец-то отремонтировали павильоны, где торговали свежим мясом. Хотя слово «павильоны» меньше всего подходило для одноэтажных, накренившихся с самой их постройки сараюшек, где, несмотря на постоянно открытые окна, стоял затхлый запах и стаями летали жирные зеленые мухи. Прежний, полуразвалившийся забор заменили новым, железным, и через пару недель на рынке действительно не осталось ни одного лица кавказской национальности. В Министерстве торговли сначала весьма скептически относились к этой идее, но когда увидели, что за прилавками теперь стоят розовощекие русские красавицы и бравые рязанские парни, активно хвалили его на каждом собрании и даже обещали медаль. Володя был настроен решительно и уже начал с серьезным видом рассуждать, что пора бы и другие рынки очистить от засилья инородцев. Но, как это уже не раз бывало в его жизни, судьба сыграла с ним злую шутку. Торговля шла, но план отчаянно не выполнялся.
В министерстве начинали нервничать.
А дело было в том, что колхозники поначалу с воодушевлением откликнулись на зов директора Коптевского рынка, с радостью жали ему руку, заискивающе заглядывали в глаза, торговали день два, а потом исчезали и больше никогда не возвращались. Или еще хуже: начинали торговать в понедельник, в среду вечером напивались тут же, на грузовиках, и два дня их не было видно. В субботу, опохмелившись, снова начинали торговать полусгнившими овощами, отпугивая покупателей перегаром. В итоге покупатели уходили разочарованные, колхозники сидели полупьяные без копейки денег, боясь возвращаться к женам в деревню, а выручка рынка падала с катастрофической скоростью.
Радовались только крысы: на гнилых овощах они отъелись и теперь жирные, лоснящиеся, как породистые хряки, не пролезали в свои норы и спали у всех на виду рядом с прилавками.
Директор снизил арендную плату и прикрыл пивной ларек рядом с рынком, но колхозники все равно приезжали нерегулярно, торговали плохо и ежемесячно срывали план. Так, промучившись полгода, под угрозой увольнения пошел Володька возвращать кавказцев. Это было не так-то просто. Они давно уже пристроились на других рынках, коих в Москве немало, и надменно усмехались:
— А мы же тэбя предупреждали, начальник, нэльзя так с людьми обращаться, — и воротили от него свои горбатые носы.
Пришлось идти на поклон к старейшинам и просить о помощи. Пожурили его по-отечески, покивали головами и обещали помощь. Через два дня на рынке возобновилась бойкая торговля, прилавки ломились от овощей и фруктов, покупатели оживились, кривая показателей доходности поползла вверх. Больше Володька никого не трогал, следил только, чтобы не обвешивали покупателей. И завел большого полосатого кота.
Когда Володька выпивал лишнего, он по-прежнему орал свои националистические лозунги, но делал это так нелепо, что никто не воспринимал их всерьез.
А потом от него ушла жена. За один день собрала вещи, чиркнула пару слов на случайно попавшейся под руку газете и ушла, оставив ключи на кухонном столе. И Володька тогда запил по-черному: беспробудно, неделями не выходя из квартиры, матерясь на весь дом и заливая соседей. Милиция несколько раз забирала его в вытрезвитель, но после возвращения все начиналось сначала. Через месяц он постарел лет на десять и смотрел на всех с такой ненавистью и болью, что старушки, с утра до вечера сидящие около подъезда, вмиг разбегались, как только видели его.
Такая реакция на уход жены сильно удивила соседей и коллег. Все знали, что у него есть жена, но никто не подозревал, что он ее так любил. А Лидка была красавицей, прямо-таки неприлично красивой для такого прямолинейного, горластого мужика, который вечно нарывался на неприятности.
И здесь тоже не обошлось без романтической истории. Первый раз Володька увидел свою будущую жену в поезде Тверь — Москва, лет 8 назад. Лида работала проводницей в плацкартном вагоне, а он ехал в деревню к матери. В то время Володя только освободился из тюрьмы, ходил в телогрейке, тяжелых ботинках и смотрел на мир затравленным взглядом. Но эта почти девочка с огромными карими с фиолетовым отливом глазами запала ему в душу.
Володька стал ездить в деревню каждую неделю, чем поначалу сильно напугал непривыкшую к такому вниманию мать. Он перекопал ей весь огород, починил крышу, достроил баню и постоянно выискивал новые объекты приложения своей неисчерпаемой энергии.
