— Я все сделаю мой господин, выпрыгну из кожи вон, но сделаю так, как вы велите.
— Да уж лучше сделай, не то действительно с живого тебя кожу сдеру!
— Серебряная вода да медная соль — вот знатное снадобье от кишечных расстройств. Мы, кассарцы, знаем толк в серебре.
— Голубоцвет палочника, заваренный на простом кипятке, — вот и все лекарство. От медных солей твоих только горечь да вред!
— Сын козла, овечий выкормыш! Я снадобья варил, когда ты себе на пятки мочился, деревенщина!
— Вы и курдючным салом мажетесь, словно благовонием, да траву свою поганую курите, что дышать возле вас все одно что в коптильне!
— Себя понюхай! Бородавчатый! Кто пять дней назад в луже у трактира валялся?! Ты с тех нор в баню так и не собрался, а еще мне указывает на то, как я благоухаю!
— То вино плохое, гад трактирщик мерзкую настойку подал.
— Ты пять кувшинов выпил, что плохое что хорошее, а все одно после стольких возлияний место твое в луже, как есть рядом со свиньями! Я-то с тех пор в бане уже два раза бывал! А ты, Балбаш, и вовсе не знаешь, что такое баня!
— Вот вы, люди копченые, и подхватываете в банях своих всякую заразу да хвори! Вот и измышляете, чем бы еще лечиться! Вам что мойся, что не мойся, все одно кожу белей не сделать! Вы уж чумазыми рождаетесь.
Харбу-Махар проворно вскочил на широкие перила и, чуть присев, как раз оказался вровень с Балбашом, глядя ему в глаза.
— Ты себя на четвереньках видел? Боров мордастый, да если бы не мое вмешательство, то так бы и загнали тебя в свинарник вместе с прочими, от свиньи только мантией в заплатках и отличаешься, а раздень тебя — так секач секачом!
— Зубоскаль сколько влезет, чумазый! А все едино не способны вы даже с простой хворью справиться. Овец гонять по лугам да горам — много ума не надо. Шерсть настричь да сыр сделать любая хозяйка может. Коль скоро своих соплеменников лечишь такими снадобьями, так уж лучше сразу кровь им пускай, как в старину, все больше толку будет.
— Самозванец! — заверещал старик Харбу-Махар. — Меня князь пуляйский в придворные лекари звал, когда я его сына — от рождения хилого — на ноги поставил. Неужто и теперь думаешь, что больше моего знаешь?!
— Пока ты княжеских отпрысков травил своими зельями погаными, я в харидских крепостях гнойные раны чистил! И всяк мне благодарен был и не только золотом, но и добрым словом! Скольких солдат от лютой смерти спас! А медная соль твоя — чисто яд! Травы! Вот первое сырье для лекарств! В камнях да солях твоих только сила земли, однобокая да коварная! А травы питаются водой, множатся ветром, под огненными лучами солнца! В них истинная сила!
— Деревенщина! Металлы да соли — чисты! Истинно творение духов! А не всякая поросль! Скотская радость! Ты еще сеном своих людей поправляй! Вот они тебе спасибо скажут…
От этих бесконечных споров и упреков я даже не мог уснуть! Оба чародея так рьяно орали друг на друга, что, похоже, все небеса сотрясались от их отборной брани. Вся команда и слушать их перестала. И уже даже не бросались разнимать. Золото уплачено вперед, а уж чем гости себя забавлять станут, так то их личное дело. Ни шикнуть на них, ни присмирить законы гостеприимства не позволяли, вот и приходилось терпеть эти бесконечные споры и упреки, плавно перетекающие одни в другие с того самого момента, как гости глаза продирали. Были, конечно, некоторые короткие затишья, когда оба спорщика расходились в стороны к своим столам хлебнуть вина или съесть чего-нибудь. Но потом опять встречались на палубе и заводили новый спор, теперь уже на другую тему.
— …Кислое вино, — прошипел Харбу-Махар, скривив лицо.
— Кислое, — согласился с ним здоровяк Балбаш, — разглядывая пушистый и яркий от пылающих звезд небосвод.
— Скотина трактирщик! Говорил, что на меду настаивал.
— Мед, наверное, осиный, горький, — предположил Балбаш, выплескивая остатки из кружки за борт.
— Много ты понимаешь в осином меде! — возмутился было старик Харбу-Махар да приутих.
— Да уж больше вашего, уважаемый! — гаркнул Балбаш и оскалился.
— Сволочь трактирщик, — напомнил старик.
— Сволочь, — согласился северянин, — но дочка у него грудастая…
— Ага! Бегемотиха на выданье!
— Много ты понимаешь в женщинах! Копченый!
— Да уж больше вашего уважаемый! У меня четыре жены, шесть дочерей и три сына!
Вельгор появился из трюма и подошел к Корвелю, который сосредоточенно стоял у рулей, совершенно не обращая внимания на события и споры, творящиеся на палубе. Ветер был спокойный, попутный, поэтому дежурные небоходы задремали под увязанными снастями и только я «наслаждался» отборной бранью хриплых магов, допивая второй кувшин полынной настойки, в надежде, что все-таки склонит в сон.
— Простите, капитан, — обратился ко мне Вельгор, — мне не хотелось вас беспокоить, но без вашего согласия я не смогу продолжить то, что задумал по совету вашего друга, господина Трома.
— Говори проще, приятель, — придержал я книгочея, — а то я порой теряю суть вопроса, когда ты плетешь свои словесные кружева!
— Мне удалось купить отменную книгу, хозяин, на хорошем пергаменте и в окованном бронзой переплете.
— Ну, так это твое дело, приятель, что ж тут такого, до книг ты большой охотник.
— Дело в том, капитан, что эта книга с пустыми страницами. Один лавочник купил ее у вдовы переписчика, а я — у лавочника. Так вот переписчик книгу подготовил к заполнению, да так и не смог даже начать. Почти все страницы пусты.
— Что же ты не углядел, обманул тебя пройдоха лавочник!
— Да что вы, капитан, этот лавочник хороший человек. Я и сам знал, что в книге все страницы пусты, для того и брал. Вот я подумал, что не плохо будет по примеру прежнего капитана, ныне покойного, мир и благоденствие ему в царстве духов, записывать все события, что происходят на корабле. Вести доходный и расходный учет, вкладывать пометки о землях. Я читал книга Тауса, там много полезного сказано.
Разумеется, что все записывать было отличной идеей. Я и сам был бы рад это делать, но проблема в том, что делать этого я не умею. Во всяком случае быстро и проворно, как рыночные каллиграфы и писари.
Знал когда-то харидский алфавит, но — увы — так в жизни и не воспользовался этими знаниями ни разу. Когда практики нет, то и что знал — забудешь. Начну сам писать своими уродливыми каракулями, так позору не оберешься, попади кому в руки эти записи, да и сколько времени займет это не простое занятие. Одно дело, когда слово с языка слетает, ловко да вовремя, другое, когда его надобно буквами изобразить, да и не абы как, а по правилам. Не всякому под силу. Но тихоня Вельгор подсказал мне хорошую мысль.
— Вот оно как! Ну что ж, я рад, мой друг, что ты так смело возлагаешь на себя это почетное дело! Назначаю тебя ответственным за записи, мне самому такими мелочами заниматься времени нет, так что одобряю и жалую тебе десять грифов золотом на нужды, связанные с такой непростой и ответственной задачей.
