35. Царь же, опасаясь так быстро отважиться на решительную битву, отправил 400 траллов – это иллирийское племя, как мы сказали в другом месте
[1018] – и 300 критян с таким же числом конницы под предводительством одного из придворных, Афинагора, чтобы вызвать на бой неприятельскую конницу. Со стороны римлян, войско которых находилось немного далее пятисот шагов, были высланы велиты и два неполных отряда конницы, чтобы всадники и пехотинцы и по числу были равны врагам. Царское войско полагало, что оно будет сражаться обыкновенным образом: всадники, попеременно нападая и убегая, то будут пускать в дело дротики, то обращаться в бегство, и таким образом быстрота иллирийцев пригодится для внезапных набегов и нападений, а критяне будут пускать стрелы во врага, нападающего беспорядочной толпой. Но этот порядок сражения расстроило нападение римлян не столько стремительное, сколько упорное. Ибо и велиты, как будто все войско было в сражении, пустив копья, продолжали дело вблизи мечом, и всадники, раз врезавшись в ряды врагов, останавливали коней и сражались или с самих коней, или спрыгивая и вмешиваясь в ряды пехоты. Таким образом, ни конница царская, непривычная к стойкости в сражении, не была равна римской, ни пехота, привыкшая к быстрым нападениям врассыпную, едва наполовину прикрытая оружием, не была равна римским велитам, снабженным щитом и мечом и таким образом вооруженным одинаково хорошо как для защиты, так и для нападения на врага. Итак, царские отряды не выдержали и, защищая себя только проворством, убежали назад в лагерь.
36. Затем, спустя один день, царь, готовясь сразиться всеми силами конницы и легковооруженной пехоты, ночью поместил в засаду на удобном месте – между двумя лагерями – щитоносцев, которых называют пельтастами, и дал наставление Авенагору и всадникам, чтобы они, в случае успеха в открытом сражении, воспользовались счастьем, в противном же случае, незаметно отступая, увлекли врага к месту засады. Конница действительно отступила, но предводители когорты щитоносцев, не выждав сигнала, раньше времени подняли своих и потому потеряли удобный случай выполнить свой план. Таким образом, римляне и в открытом сражении победили, и, уберегшись от коварной засады, укрылись в лагере.
На следующий день консул выступил со всеми силами в бой, поместив перед первыми знаменами слонов, помощью которых римляне воспользовались тогда в первый раз, так как несколько их было взято в Пуническую войну. Видя, что враг скрывается за валом, консул взошел на холмы и подошел к самому валу, упрекая неприятеля в трусости. Но так как и тут не удалось вызвать на сражение, то консул, чтобы иметь возможность более спокойно добывать фураж, перенес лагерь почти на восемь тысяч шагов к Оттолобу – это название местности, – так как из такого близкого к неприятелю лагеря небезопасно было выходить на фуражировку: воины, рассыпавшиеся по полям, могли подвергнуться внезапному нападению неприятельских всадников. Когда римляне добывали фураж на ближнем поле, то царь сначала держал своих за валом, чтобы у врага увеличилась и небрежность, и смелость; а как только увидел, что неприятели рассыпались по полям, то со всей конницей и вспомогательным отрядом критян отправился ускоренным маршем, насколько самые проворные пехотинцы могли равняться в беге с всадниками, и остановился между римским лагерем и фуражирами. Затем, разделив войско, часть отправил преследовать рассыпавшихся фуражиров, дав приказ, чтобы они никого не оставляли живым, а сам с другой частью остановился и обложил все пути, какими, казалось, враги будут возвращаться в лагерь. Уже повсюду совершалось убийство и началось бегство, а в римский лагерь никто еще не приходил с известием о беде, потому что те, которые бежали, натыкались на царский пикет и большее число было убиваемо теми, которые обложили дороги, чем теми, которые были высланы для избиения. Наконец некоторые проскользнули между неприятельскими пикетами в лагерь, но они с перепугу не столько принесли в лагерь верное известие, сколько произвели переполох.
37. Приказав всадникам подавать страдавшим от нападения помощь, как кто может, сам консул выводит легионы из лагеря и, построив каре, направляется к врагу. Из рассыпавшихся по полям всадников некоторые заблудились, обманутые криками, раздавшимися с разных сторон, а некоторые наткнулись на врагов; одновременно началась битва во многих местах. Самое ожесточенное сражение было у царской стоянки, ибо и по самой многочисленности пехоты и конницы это был почти настоящий боевой отряд, и римлян неслось туда больше всего, так как царь занимал середину пути. Македоняне имели перевес еще и потому, что и сам царь лично ободрял их, и вспомогательный критский отряд ранил многих неожиданно, так как он сражался тесным строем, приготовившись встретить рассеявшихся в беспорядке неприятелей. Если бы македоняне соблюли меру в преследовании, то они много выиграли бы не только для того, чтобы прославиться в настоящем сражении, но и для успеха всей войны; между тем, увлекшись желанием избить врага и слишком неосторожно преследуя его, они натолкнулись на римские когорты, ушедшие вперед с военными трибунами; вместе с тем бежавшие всадники, увидев знамена своих, повернули коней на разорявшихся врагов, и военное счастье вмиг изменилось, так что те, которые только что преследовали, сами обратились в бегство. Много было убито в рукопашной битве, много – во время бегства. Погибали не только от меча, но некоторые были загнаны в болота и там вместе с лошадьми поглощены были глубокой тиной. И царь подвергался опасности: он едва не был застигнут лежащим, когда стремглав был сброшен на землю падавшим от раны конем. Спас его всадник, который, проворно соскочив, посадил испугавшегося царя на своего коня; сам же, не будучи в состоянии пешком угнаться за бежавшими всадниками, погиб заколотый врагами, прискакавшими при виде падения царя. Царь, объехав в поспешном бегстве болота, по дороге и по бездорожью наконец прибыл в лагерь, когда большинство уже отчаивалось видеть его невредимым. В этом сражении 200 македонских всадников погибло, почти 100 было взято в плен. Вместе с доспехами было приведено 80 прекрасно убранных коней.
38. Некоторые обвиняли царя в необдуманности в этот день, а консула в бездействии; и Филиппу-де следовало оставаться в покое, так как он знал, что неприятели, опустошив в несколько дней соседние поля, дойдут до крайней нищеты, и консулу, разбив неприятельскую конницу и легковооруженных и чуть не взяв в плен самого царя, тотчас следовало вести войско к неприятельскому лагерю, потому что враг после такого поражения не удержался бы и можно было бы весьма быстро окончить войну. Но это легче было сказать, чем сделать, как и в большей части случаев. Если бы царь вступил в сражение и со всей пехотой, то среди переполоха, может быть, возможно было лишить его лагеря, когда все побежденные, полные страха, после сражения бросились бы в лагерь и тотчас бежали бы оттуда от победоносного врага, когда он стал бы двигаться через укрепления; но так как в лагере оставались свежие полчища пехоты, перед воротами были поставлены пикеты и оборонительные отряды, то какая польза могла бы быть консулу, кроме разве подражания необдуманному поступку царя, который незадолго перед тем в беспорядке преследовал разорявшихся всадников? Ведь и первоначальный план царя, руководясь которым он сделал нападение на рассеявшихся по полям фуражиров, не заслуживал бы порицания, если бы он сумел вовремя остановиться в счастливом сражении. Еще и потому неудивительно, что царь испробовал счастье – распространилась молва, будто Плеврат и дарданы, выйдя из своей страны с огромными силами, уже перешли в Македонию; если бы Филипп окружен был со всех сторон такими полчищами, то римляне, как можно было бы думать, сидя на одном месте, окончили бы войну. Итак, Филипп, полагая, что пребывание в том же лагере после двух неудачных конных сражений будет гораздо менее безопасно, и желая уйти оттуда и уходя обмануть врага, отправил к консулу при закате солнца парламентера просить перемирия для погребения всадников, а во вторую стражу тихо ушел, оставив в лагере множество огней и тем обманув врага.
