Густав II Адольф проявил себя таким же превосходным дипломатом, каким был администратором и военачальником. Он вынудил Ришелье увеличить сумму с 15 до 20 тысяч талеров и добился того, чтобы хитрый кардинал открыто скомпрометировал себя опубликованием договора с протестантской державой. Он прекрасно понимал, что, если их соглашение формально останется секретным, люди станут шептаться, что он будто бы постыдился быть французской пешкой. Как участник секретного договора, он бы казался простой марионеткой, а подписав его открыто, стал равноправным союзником.
Может быть, это было несущественное различие? В своей борьбе с Габсбургами Ришелье был намерен эффективно использовать кипучую энергию таких воодушевленных заступников протестантизма, как шведский король. Народ Северной Германии уже стекался под знамена Густава II Адольфа, пасторы молились за него, юноши спешили вступить в его ряды. Дело протестантов воспряло. Но Ришелье и его секретари в душных приемных Лувра думали, что лучше понимают, что к чему. Расчетливые политики испокон века эксплуатировали мужество и религиозный пыл, и французам казалось, что в Бервальде им удалось заманить и обвести шведского короля.
Они ошибались. Вера короля была искренней, как и его желание помочь угнетенным протестантам, но он не был ни простаком-воякой, ни фанатиком. «Он отважный государь, – размышлял Томас Роу, – но и разумный, чтобы беречь себя, и извлекает для себя немало пользы из мнения и репутации, будто он в силах восстановить публичное достояние». По мнению английского дипломата, шведский король стоит на берегу Рубикона, но «не будет его переходить, пока его друзья не построят мост». Вряд ли Ришелье согласился бы, что своей политикой строит мост для шведского короля; скорее, шведский король должен был построить мост для него. Но кардинал и его агенты перехитрили сами себя, и Густав II Адольф подписал Бервальдский договор, полностью осознавая все последствия. С помощью французских денег он вскоре станет независимым от французской политики: выезжать за чужой счет – в такую игру могут играть оба.
3
Присоединиться к Бервальдскому договору мог любой германский правитель, который хотел внести свою лепту в искоренение императорского деспотизма. Он был как прямой призыв к протестантам встать с оружием в руках против Фердинанда II. Такая же возможность объединиться в борьбе против императора была у них и одиннадцатью годами раньше, во время чешского восстания. Они ее упустили. Теперь, в 1630 году, она представилась им еще раз. Как и в 1619 году, Иоганн-Георг Саксонский выступал за нерушимость конституции против тех, кто стремился сбросить ее со счетов. Тот, кто прежде балансировал между Фердинандом II и Фридрихом, теперь балансировал между Фердинандом II и Густавом II Адольфом. В 1619 году ему пришлось выбирать между протестантством и католичеством, и одно открыто, а другое тайно подрывало конституцию Германии. Но сейчас, в 1630 году, конституции, которую надо было защищать, уже практически не существовало, да и выбор между католиками и протестантами утратил всякий смысл. Агрессия Габсбургов подтолкнула папство к тому, чтобы начать симпатизировать протестантам, а католическую Францию – к союзу с ними, и в Европе уже не осталось даже приблизительных границ, по которым проходил религиозный раскол. Политический аспект конфликта полностью подмял под себя духовный.
Государственный деятель, как и религиозный фанатик, всегда упрощает сложную ситуацию, чтобы яснее видеть свой путь. Таким образом, и для Густава II Адольфа, и для Фердинанда II, и для великих людей, и для маленьких проблемы остались почти теми же, какими были в 1619 году. По их мнению, главным вопросом конфликта по-прежнему был религиозный. А для Иоганна-Георга все изменилось. Он видел с одной стороны Фердинанда II с его посягательствами на конституцию, а с другой – Густава II Адольфа с угрожающей иноземной силой, а между ними – растоптанные и забытые интересы Германии как империи и нации.
Иоганну-Георгу было легче сделать выбор между Фердинандом и Густавом II Адольфом, чем между Фридрихом и Фердинандом II, – ведь Фридрих, по крайней мере, был немцем. Густав II Адольф же был чужеземцем, оккупантом, посягателем на землю и политическую независимость Священной Римской империи. Иоганну-Георгу нетрудно было принять четкое и быстрое решение не в пользу шведского монарха. Но одно дело – принять решение, и совершенно другое – начать действовать.
Чтобы понять, что произошло в Германии в последующие два года, нужно четко осознать один факт. Истинным врагом Густава II Адольфа был не Фердинанд II, а Иоганн-Георг Саксонский, какие бы политические декларации он ни произносил; Фердинанд II был самым простым, прямодушным и тактичным из противников, он выступал честно, без всякого притворства, открыто выложив свою религиозную и династическую политику перед лицом натиска шведского короля. Он ничего не скрывал. Однако он отстаивал дело, которое, после того как от него отвернулся папа, потеряло всякую актуальность. Фердинанд был всего лишь мишенью для нападения Густава II Адольфа. А сам Густав II Адольф, несмотря на искреннюю веру, боролся за расширение Швеции и обладание балтийским побережьем. Его врагами были не католики, а все, кто стоял за сплоченность Германии. А их вождем был Иоганн-Георг.
Ситуацию составляли три элемента. Во-первых, конфликт между католиками и протестантами – нерешенное противоборство между Фердинандом II и Густавом II Адольфом, которое при всей своей оторванности от реальной жизни по-прежнему казалось обычному европейцу единственной и главной причиной. Во-вторых, политическое соперничество между Габсбургами и Бурбонами, доминировавшее в официальной политике Парижа, Мадрида и Вены. И в-третьих, подо всем этим лежало прямое противостояние между немецким населением и шведскими захватчиками.
Таковы факты, а не мотивы. Нет никаких сомнений в искренности Густава II Адольфа. Он, как и большинство великих лидеров, обладал огромной способностью к самообману. Поборник протестантизма в собственных глазах, удобное орудие борьбы с Австрийским домом в представлении Ришелье, на самом деле он был главным проводником шведской экспансии на территории Германии. От этого выигрывала Швеция, выигрывал протестантизм, а немецкий народ оставался в проигрыше. И только Иоганн-Георг разглядел истинную опасность сквозь дым эмоций и дипломатические миражи, затуманившие глаза Европы, и руководствовался в политике своими убеждениями.
Зимой 1630 года к нему на помощь пришел неожиданный союзник. Георг-Вильгельм, красивый, действующий из лучших побуждений курфюрст Бранденбурга, провел последние 11 лет у власти в состоянии хмурого недоумения. Под влиянием своего главного министра, католика Шварценберга, этот кальвинистский правитель лютеранского государства старался сохранять нейтралитет. Это было нелегко, ведь он был женат на сестре Фридриха Чешского и приютил в Берлине тещу, которая беспрерывно уговаривала его совершить какой-нибудь подвиг ради ее обездоленного сына. Неудобный факт состоял также и в том, что Густав II Адольф еще в давние времена увез сестру Георга-Вильгельма и женился на ней, чем втянул его в агрессивно протестантский альянс. Несмотря на все это, Георг-Вильгельм упорно хранил верность императору и пораженчески оправдывался тем, что действовал на благо своей династии. Как ни прискорбно, его, по меткому выражению английского агента, «чересчур холодный и дурацкий нейтралитет» не принес ему никакой выгоды. Валленштейн использовал его земли в кампании против датчан, Густав II Адольф превратил их в плацдарм для войны с поляками, и нечастному, доведенному до отчаяния курфюрсту пришлось понять, что на самом деле Валленштейн, а то и сам император хотят, чтобы он объявил войну и тем самым дал повод лишить его курфюршества.
