После того как роль Дейви Бердсона в подготовке всех взрывов была описана в печати; в тюрьме его изолировали от других заключенных ради его же безопасности.
Но еще до того, как развернулись эти события, Нэнси Молино пришлось пережить свою собственную трагедию.
Она начала работать над срочным материалом в номер еще до рассвета, не спала всю ночь, поддерживала себя только кофе и апельсиновым соком. Неудивительно, что голова у нее была ватной.
Несколько раз после 7.30, когда редактор газеты пришел на работу для подготовки второго выпуска, этот старый “тренер”, как он себя называл, останавливался рядом со столом Нэнси и тихонько подбадривал ее, хотя в этом никакой нужды не было. Нэнси умело связывала обнаруженные ею факты с теми, которые она получала со стороны. Она пользовалась репутацией пишущей “начисто”, ее материал почти не нуждался в правке.
Случайно оторвав глаза от пишущей машинки, Нэнси заметила, что редактор наблюдает за ней. Хотя выражение его лица было загадочным, она поняла, что они оба думают об одном и том же – о том самом, что она в течение нескольких последних часов решительно старалась выбросить из головы.
Последнее, что видела Нэнси, прежде чем покинуть отель “Христофор Колумб”, были накрытые простынями тела погибших полицейских и пожарных – их везли на тележках к машинам из морга. Двое мужчин возле отеля складывали кусочки чего-то в пластиковый мешок. Уже через минуту она поняла, что они собирали останки шестого погибшего, разорванного бомбой.
Именно тогда Нэнси взглянула в глаза правде, беспощадной правде. А правда эта заключалась в том, что в течение целой недели она владела информацией, которая, поделись она ею с кем-нибудь, могла бы предотвратить гибель всех шестерых и многое-многое другое.
Эта мысль возникала у нее каждый раз, когда она замечала, что редактор смотрит на нее. Вспомнились ей и его слова, сказанные неделю назад: “Ты, Нэнси, часть команды, а я – тренер. Я знаю, что ты предпочитаешь сражаться в одиночку. Ты думаешь, что самое главное – выиграть состязание. Эта игра может завести тебя слишком далеко”.
Тогда она сказала ему мысленно: “Да пошел ты!"
В 11.55, когда еще оставалось два часа двадцать минут до окончания сдачи материала в номер, она уже не могла отделаться от мысли о шести мертвых телах. Нэнси готова была сломаться.
– Сделай перерыв и пойдем со мной, – произнес чей-то спокойный голос. Старый “тренер” снова стоял рядом. Она заколебалась, а он добавил:
– Это приказ.
С необычной для нее кротостью Нэнси встала и последовала за ним.
В конце коридора находилась маленькая комната, обычно запертая. Иногда она использовалась руководством для совещаний. Редактор открыл ключом дверь и пропустил Нэнси вперед.
Обстановка в комнате была удобная, но простая: стол для заседаний, обитые кресла, два шкафа орехового дерева, приятные коричневые шторы.
Другим ключом редактор открыл один из шкафов. Он усадил Нэнси.
– Бренди или виски? Конечно, не лучшие сорта, но все же. Я думаю, бренди.
Нэнси кивнула, не найдя вдруг никаких слов. Шеф налил в два стакана калифорнийское бренди и сел напротив. Когда они немного отпили, он сказал:
– Я наблюдал за тобой.
– Да, я знаю.
– И мы оба думаем об одном. Верно? Она опять молча кивнула.
– Нэнси, – сказал редактор, – насколько я понимаю, к концу дня ты пойдешь по одному из двух путей. Либо перейдешь черту, что будет означать умственное расстройство и больничную койку дважды в неделю, либо возьмешь себя в руки и оставишь прошлое в прошлом. О первом пути я скажу вот что: это исковеркает тебе жизнь и никому не принесет пользы. Что касается второго, то у тебя есть мужество и разум, на них ты можешь опереться. Но тебе придется принять окончательное решение и не позволять событиям выйти из-под контроля.
Она почувствовала облегчение от того, что наконец-то может сказать вслух обо всем, что ее мучило.
– Я виновата в том, что произошло ночью. Если бы я сказала кому-нибудь о том, что знаю, полиция обследовала бы этот дом на Крокер-стрит.
– Первое утверждение неверно, второе – правильно, – сказал он. – Я не буду пытаться тебя утешать, убеждая в том, что это не останется с тобой на всю оставшуюся жизнь. Думаю, останется. Но ты не первая, кто допустил ошибку, приняв решение, нанесшее ущерб другим. Ты не будешь и последней. Скажу в твою защиту: ты не знала, что произойдет. Если бы знала, то действовала бы по-другому. Так что вот мой совет, Нэнси: посмотри трезво на то, что ты сделала и чего не сделала, и запомни все на будущее. Или забудь. Она молчала, а он продолжил:
– Теперь я скажу тебе еще кое-что. Я занимаюсь этим делом уже много лет. Иногда я даже думаю, что слишком много. Но, по-моему, Нэнси, ты лучший репортер, с которым мне когда-либо приходилось работать.
И тогда Нэнси Молино сделала то, чего никогда, или почти никогда, себе не позволяла в присутствии кого-либо. Она уронила голову на руки и разрыдалась.
Старый “тренер” деликатно повернулся к ней спиной и подошел к окну. Глядя на улицу, вниз, он сказал:
– Я закрыл дверь, когда мы вошли, Нэнси. Она все еще закрыта и будет закрыта, пока ты не будешь в порядке, так что не торопись. И вот еще что: я обещаю, что никто, кроме тебя и меня, никогда не узнает о том, что происходило здесь сегодня.
Через полчаса Нэнси снова была за своим рабочим столом. Она умылась, поправила макияж и теперь писала дальше, полностью контролируя себя.
* * *
Ним Голдман позвонил Нэнси Молино на следующее утро, после того, как он безуспешно пытался добраться до нее днем раньше.
– Я хотел поблагодарить вас, – сказал он, – за тот ваш звонок в отель.
– Я была в долгу перед вами, – ответила она ему.
– Были или не были, я все равно благодарен. – С некоторой запинкой он добавил:
– Вы раскрутили большую историю. Поздравляю.
Нэнси с любопытством спросила:
– Что вы думаете обо всем этом? Я имею в виду то, что попало в эту историю.
– Бердсона, – ответил Ним, – мне ни капли не жаль, и я надеюсь, что он получит по заслугам. Я надеюсь также, что эта организация, “Энергия и свет для народа”, больше никогда не выплывет снова.
– А как насчет клуба “Секвойя”? Вы испытываете те же чувства?
– Нет, – сказал Ним, – не испытываю.
– Почему?
– Клуб “Секвойя” – нечто нужное нам всем. Это часть нашей общественной системы контроля. О, у меня были дискуссии с людьми из “Секвойи”. Я думаю, клуб зашел слишком далеко в своем сопротивлении всему, что его не устраивало. Но клуб “Секвойя” выражал общественное мнение, он заставлял нас думать и заботиться об окружающей среде и иногда удерживал нас от излишеств.
