Открыв глаза, я увидела надвигающуюся тень, будто на солнце наплыло облако.
По шее и рукам побежали мурашки, прижатые к решетке легкие сдавило. За спиной хрустнула сухая трава.
– Не пугайся. – Его обычный, спокойный и уверенный голос.
Я медленно повернулась и поднялась; рука в кармане сжала ключи.
– Не можешь вспомнить, как там оказалась?
Джинсы и та же кожаная куртка, темные очки на голове, прищуренные, всматривающиеся в меня глаза.
– Что ты здесь делаешь? – спросила я, хотя знала ответ: он меня преследовал и выследил.
И теперь настиг, одну.
Натан осторожно шагнул вперед.
– Хочу понять, что ты на самом деле помнишь. В статье тебя назвали изощренной лгуньей.
– Ничего я не помню, – сказала я, отступая. Телефон в кармане; ключи в кулаке. Побежать можно к машине или дальше в лес…
– Как можно не помнить? Тебе же было шесть, почти семь лет. Разве такое потрясение можно забыть?
– Да, из-за травмы.
Повторила то, что слышала от других: что в такие моменты сознание как бы отключается, и мозг функционирует на самом примитивном уровне, заботясь лишь о выживании.
Ключи больно впились в кожу.
– Я хотел сказать, что знаю, кто ты. Но ты сама об этом заговорила, и я растерялся. Ясно, что только все испортил. Ты психанула, обнаружив статьи. Понимаю.
Типа он меня прощал, будто не он преследовал меня годами.
Я попыталась как можно незаметнее повернуться, чтобы Натан не всполошился раньше времени.
– Мне все равно, – соврала я. Хотя в тот момент меня заботило лишь одно: уцелеть.
Шон Колман мертв. Элиза мертва. И такой амбал вполне мог их укокошить.
– А тебе не должно быть все равно, – наседал Натан. – Вся та история трещит по швам, в ней столько дыр, что даже смешно. И никого это, похоже, не колышет. Звонки в полицию – неувязка; хождение во сне – неувязка; кроссовки – откуда?
Я остановила его жестом. Он просто спятил. Еще бы, десять лет себя накручивать. Десять лет как на вулкане. Все это я уже слышала от Эммы Лайонс.
– Ты сам себя во всем убедил, Натан. – Стоило попробовать его уговорить. Мы даже стояли у отверстия в земле, где меня нашли. Настоящее чудо, которое он пытался извратить. – Никто твою версию не поддерживает.
Глаза Натана потемнели, мой ответ ему явно не понравился. Спустя мгновение уголок рта презрительно дернулся.
– А вот и нет.
Я уже было двинулась еще чуть в сторону, но застыла на месте. Непреодолимое желание узнать правду. Ради своего прошлого, ради самой себя.
– Что?
Вопрос прозвучал так тихо, что я даже засомневалась, произнесла ли его вслух.
– Журналисты эту версию действительно отмели, но знаешь, кто не отмахнулся? – Он сделал эффектную паузу, заставив меня подождать. – Твоя мать.
Я отпрянула, словно он наступал. Хотя Натан не двинулся.
– Ты знал мою мать?
– Не то чтоб знал. Я ей писал. Рассказал обо всем, что мне известно и я могу все доказать. Она-то думала, что единственный человек, кто кроме нее знал правду, – мой отец. Сечешь? После ее реакции мне больше не требовалось подтверждения. – Я не стала спрашивать, не желала знать. Натан подошел вплотную. – Она-то думала, я – Шон, и спросила, мол, сколько мне надо, чтобы я молчал. Мало того, она мне заплатила!
– Так это ты? Ты нас шантажировал? – Письма с угрозами без обратного адреса со штампом Лексингтона, Кентукки.
– Шантажировал?! – заорал Натан. – По-твоему, это шантаж? Она же всем врала! Она не заслуживала тех денег. Вы обе их не заслуживали.
Я поняла, что он ни перед чем не остановится и мои представления о прошлом изменились. Итак, Натан Колман шантажировал мою мать. Она не растрачивала деньги на наркотики, а откупалась от него. Он забрал наши деньги – все, что ей досталось после несчастного случая. Она продала, что могла, лишь бы от него отделаться.
– Ты не представляешь себе, каково это – быть так близко, видеть, как вы наживаетесь на той истории. А ведь часть этих денег принадлежала нам. Если бы мой отец тогда хотя бы почесался, поучаствовал в паре передач, дал бы интервью – хоть что-нибудь. От него требовалось лишь рассказать свою историю, делов-то. И ничего бы не было. А так, в десятую годовщину, когда поднялась новая шумиха, твоей матери пришлось раскошелиться. – Он провел языком по губам. – Ты точно уверена, что ничего не помнишь?
Натан стоял так близко, что я не видела никакой возможности его обойти, сбежать, выкрутиться. Я задыхалась, будто вокруг смыкались стены.
– У меня травма плеча и руки – ее никто не лечил несколько дней. Вот доказательство того, что я перенесла.
Его глаза скользнули на мою руку.
– А ты никогда не задумывалась, на что способны некоторые ради спасения собственной задницы?
Слова Эммы о заключении доктора, замечание Беннетта по поводу травмы… Натан видел, что меня одолевают сомнения, хоть я и пыталась их разогнать.
– За такие вещи детей отбирают у родителей.
– Я раньше ходила во сне, – упорствовала я, напирая на факты.
Он пожал плечами.
– Очень кстати, правда? Подходящее объяснение. Будучи медсестрой, твоя мать неплохо разбиралась в этих делах.
Я отказывалась верить. Не могла согласиться. Ведь мы «из тех, кто выживает».
«Надо пользоваться случаем», – говорила мне мать.
Тот звонок в полицию, когда она сказала дежурному, что я пропала, что хожу во сне. Что она уже поискала снаружи и меня нигде нет. А после выбежала во двор, зовя меня, когда ее услышал Стюарт Госс.
Причинно-следственная связь: причина уже есть, осталось устроить представление.
– Меня искали целых три дня! – закричала я. – Я застряла под землей, пришлось даже дырку в трубе сверлить, чтобы меня достать.
Я глотнула воздух, пытаясь успокоиться. Натан видел: я вот-вот готова усомниться в том, что всю жизнь считала правдой.
– Да никто не сомневается: ты вылезла там на третий день. Но это не значит, что ты провисела там все время.
Во всем виновата мать. Запечатлела в своей книге собственные фантазии. Понятно, что я не висела там столько времени. Поначалу я не могла выбраться, но в конце концов ухитрилась доползти до решетки. Тоже мне новость, это ничего не меняет.
Я закрыла глаза и замотала головой, призывая воспоминания о холоде и темноте, о четырех смыкающихся стенах.
– Послушай. – Натан стоял теперь вплотную, практически нависая надо мной и не оставляя ни малейшей надежды сбежать. – Приближается двадцатая годовщина. Ты представляешь, какая будет сенсация? Тебе надо всего лишь вспомнить. Сказать, что ты помнишь.
