А однажды она увидела Шона Колмана, и дело приняло совершенно иной оборот…
Я была для нее лишь товаром. То, на чем можно заработать. Она покалечила меня. Убила Шона. И…
– Что ты сделала с Элизой?
– Успокойся, пожалуйста, – сказала мать. – Выпей и успокойся.
Чего она добивалась? Того же, что с Элизой?
Ну уж нет. Я встала. Чашка упала на пол, разбилась, брызги горячего шоколада разлетелись во все стороны. Мать отпрыгнула от неожиданности.
– Что ты с ней сделала? – повторила я.
Мать отступила, но тут же вновь завладела разговором.
– Некоторым много не надо. Они сами готовы себя подставить, – сказала она. – Элиза в первый же день сказала мне, что только вышла из реабилитационного центра. О таких вещах не распространяются, это чревато.
Господи, значит, Элизу убила она. Сердце бешено заколотилось, стены начали смыкаться.
– Нет, – выговорила я. – Неужели?..
– Что ты так всполошилась, дочка? Элиза не была наивной дурочкой. Она и за тобой приглядывала. Помогала мне воровать из больницы. И, кстати, не отказывалась от денег.
В тот день Элиза постоянно посматривала на окно. Уже тогда знала больше, чем я. И попыталась убежать. Но мать ее опередила.
И теперь я стояла на пути ее нового плана. Если не соглашусь ей помочь, кем я стану на этот раз? Несчастной жертвой передоза? Девушкой, не выдержавшей чрезмерного внимания полиции, журналистов, не справившейся с молвой?
Если я не соглашусь действовать с ней заодно, что она сделает? Пожертвует дочерью для собственной выгоды? Без сомнения. Не впервой. Она ни перед чем не остановится.
– Ты чудовище. – Слова больно царапали горло.
Вдалеке послышался вой сирен. Мать повернулась к окну, лицо напряглось.
– Что ты сделала?
Отсветы на стекле – она потянулась к заднему карману, где лежал мой телефон.
– Я позвонила в полицию, – ответила я.
Мать закрыла глаза, руки перед собой – она уже соображала, как выкрутиться. Как можно все будет повернуть, чтобы оказаться на коне. Шагнула ближе.
– Так, милая, ты наглоталась лишнего. – Типа, она появилась как раз вовремя, чтобы меня спасти. – Ты не в себе.
– А вот и нет, – возразила я. – Я ничего не пила.
Мать подошла ко мне вплотную. Стены начали смыкаться, выхода нет. Схватила меня за руку, вне себя от ярости, не зная, что предпринять.
– Мы сейчас сделаем вот что…
В глазах холодный расчет. Она просчитывала выходы – а выход был только один.
Вой сирен слышался все ближе, все настойчивее. В этот миг я почувствовала холод и мрак, прикосновение к каменным стенам.
Я оттолкнула ее. Оттолкнула изо всех сил, так что она врезалась в стекло, разбив его вдребезги.
Она упала на декоративный балкон, неспособный выдержать значительный вес. Я думала, он сразу же рухнет, однако балкон устоял. Вся в осколках и крови, мать, шатаясь, поднялась на ноги.
Сирены совсем близко, мигание красных и синих огней, их отсвет на куске стекла, зажатом у нее в руке. Я шагнула к ней и услышала:
– Арден…
Мне вдруг стало все равно. Она была готова меня убить.
За мной – ступени, передо мной – окно. Порыв холодного ночного ветра подтвердил: я больше не в западне. У меня есть выход.
Я сосредоточила все внимание на куске стекла, зажатом у нее в руке, на том, что нужно сделать, чтобы вырваться. Пока она не обрела равновесия, пока не бросилась на меня, я толкнула еще раз, и перила деревянного балкона треснули. На долю секунды наши глаза встретились, я попятилась от протянутой ко мне руки – и она исчезла.
Первая машина уже заворачивала к дому, озаряя участок светом фар. Везде разбитое стекло – здесь наверху и на земле. Осколки, кровь и в самом центре – моя мать.
Бутылку с вином полицейские забрали с собой.
Как и покрытые липким шоколадом осколки чашки.
Вскоре забрали и мою мать – на носилках, под простыней. Я так и не узнала, отчего наступила смерть: от многочисленных порезов или от удара о землю. Мне было все равно. Я давно свыклась с мыслью, что ее нет.
Я стояла и безучастно наблюдала за всем из разбитого окна.
– Вам не следует оставаться наверху. Здесь кругом осколки.
Возникшая рядом Ригби всматривалась в темноту. Пора уходить. Выйти на воздух. Хотя я больше не чувствовала себя взаперти.
– Переживу как-нибудь, – сказала я.
Чистая правда: я пережила свою мать. Двадцать лет я пыталась вырваться из ее пут, из сочиненных ею историй, которые затмили собой реальность.
– Как вы себя чувствуете?
Следователь знала о лекарствах, о таблетках, но толком вопроса я не поняла. Отмахнулась, показав ей порезы на ладонях.
– Я ничего не чувствую, даже этого.
Ригби понимающе кивнула.
– Пусть вас внизу обязательно осмотрят, хорошо? – Она протянула мне телефон. – Кстати, вот: нашли у нее в кармане. По-моему, ваш.
– Да, – сказала я, протягивая руку. – Мать у меня его забрала.
Ригби не выпускала телефон.
– Хорошо, что вам вовремя удалось позвонить.
– Я помнила, как долго сюда добирается помощь. Позвонила сразу, как услышала снаружи шаги.
– Правильно сделали, – кивнула она. – Вы знали, что это ваша мать?
– Я считала ее умершей, – не соврала я.
Несколько секунд Ригби вглядывалась в меня и наконец отпустила телефон.
Мы стояли рядом и смотрели на отъезжающую «Скорую». Мелькнула мысль выложить все начистоту: что Натан прав и та история вовсе не такая, как представляется. Что мать всегда рисковала моей жизнью ради наживы. Что она уже однажды покалечила меня и пыталась замести следы и что, не задумываясь, сделала бы это снова.
Но эта история принадлежала только мне.
– Жуткая сцена, – промолвила Ригби, выглядывая из разбитого окна. – Вы могли бы упасть. Вам крупно повезло.
– У меня не было другого выхода, – сказала я.
– Я знаю. Слышала ваш звонок в диспетчерскую. – Она повернулась ко мне. – Могла бы получиться крутая история.
– Нет уж, спасибо.
Натана арестовали за то, что он совершил, и я собиралась добиваться, чтобы его посадили за решетку или хотя бы запретили ко мне приближаться. Кроме него, Шона Колмана и моей матери, я была единственной, кто знал о случившемся двадцать лет назад. Эта история принадлежала мне одной, и я не собиралась ею ни с кем делиться.
Будь на то моя воля, после дачи показаний о последних событиях я больше никогда бы о ней не упоминала.
