Под одобряющие крики толпы матрос снова приблизился к лотосу, медленно потянулся к сбившейся в кучу плоти, а затем, в самый последний момент, со всей храбростью бросился вперед и кольнул кожу твари заточенным крюком. Когда он отпрыгнул обратно в толпу, никто не засмеялся.
По телу твари пробежала волна судорог, и с этой дрожью жизни она распрямилась во весь двухметровый рост. Тело лотоса выглядело как помесь растения и животного – будто к стеблю тропической растительности крепились без какой-либо структуры или функции плотные суставы и шматы мяса. Пучок языков, несколькими мгновениями ранее свисавший с верхушки поникшим венком, стал извиваться. Матросы отступили на приличное расстояние; на их лицах читалось опасение.
Мистер Джонс не сдвинулся с места. Он взглянул на мистера Ху.
– Пусть запоет, мистер Джонс! – прокричал тот, и старик повиновался.
Кто-то вложил в руку мистера Джонса мясницкий нож. Он сделал шаг, охваченный волнением.
Пронзительный визг расщепляющегося дерева отозвался вибрацией внутри, за ним последовали крики, и палуба под ногами качнулась от могучей волны, посланной океаном. Мистер Джонс завалился, совершенно сбитый с толку. Нож вылетел из рук и отлетел к молчаливому лотосу.
– Какого…
Едва различимый в сотне метров из-за полотна дождя, «Пуританин» кренился на левый борт, а угол между мачтами и водной поверхностью составлял сорок пять градусов. Должно быть, что-то намеренно впуталось в канаты, и долгое время мистер Джонс мог различить только покачивающийся свет фонарей.
А потом он увидел глубоководное чудище – кальмара, обрывавшего огромными щупальцами паруса и реи. Люди соскальзывали с палубы в бурлящую воду. Кальмар парил в воздухе, и рассечения вдоль тела обнажали белые внутренности, будто им внутри не хватало места. Из ран торчали рваные черные перья. Щупальца раскинулись в воздухе, образуя омерзительный венец. Сверкающие глаза дымились под хлещущим дождем.
– Матерь Божья, – выпалил мистер Джонс, когда узнал в существе Ангела-падальщика. По ноге побежала теплая струя.
– Мистер Джонс! Живо! Будите его! – кричал мистер Ху, вцепившись в перила.
Его голос прорвался сквозь ревущий грохот и восковые пробки в ушах, чтобы напомнить старому моряку о долге. Мистер Джонс отыскал взглядом нож и пополз за ним. Ангел-падальщик пришел за лотосом. Сначала он с легкостью разорвет «Пуританина» на кусочки, затем примется за «Стол Мясника», чтобы поглотить лотос и отправить каждую живую душу на холодное дно.
Мистер Джонс схватил нож и, поднявшись, направился к твари. Палуба под ногами качнулась, и он с трудом удержался на ногах. Чья-то рука схватила его за плечо, и Рэндалл Мейджор закричал в самое ухо:
– Нет! Еще рано! Мы должны спасти их!
Мистер Мейджор приплыл на «Пуританине» и хорошо знал команду. Сочувствие довело его до безумия.
– Они покойники! – закричал в ответ мистер Джонс и дернул плечом, чтобы освободиться от хватки, а потом со всей силы вонзил нож в плоть лотоса. Она дернулась, отбросив старика назад. Из-под массы языков раздался звук, окропивший воздух подобно тому, как кровь окропляет ткань. Языки шевелились, извивались, трепетали. Все они синхронно говорили на семнадцати диалектах Ада, распевали Кровавые Гармонии и восхваляли Зверства Ангелов.
Рэндалл Мейджор неистовствовал. Он швырнул мистера Джонса на палубу, и восковая пробка вылетела у того из уха. Мистер Джонс принялся судорожно шарить пальцами, ища ее. Его рука дрожала, а единственный глаз наполнился слезами. Какая глупая ошибка – повернуться спиной к человеку, охваченному безумием. Голоса заполнили небо и заглушили все остальные звуки. Мистер Джонс отвернулся от лотоса, но язык хлынул ему в ухо кипящим маслом. Его жизнь оборвалась конвульсиями радости, а глаз вытек из орбит бледными потоками.
Воцарилась тишина: лотос погрузился в молчание. Темная толща воды успокоилась, а безоблачное небо усыпали красные звезды. В какую бы бездну ни канул «Пуританин», для них она теперь не достижима. «Стол Мясника» прибыл в Темные Воды.
4. Любимец скотобойни
Элис помнила, как в первый раз привела Мартина в Церковь Погребенных под Лондоном. Всего их было семь: разбросанные по миру камеры, выкопанные в сырой земле и соединенные сетью пребывавших в полной темноте туннелей, кое-где освещенных факелами. Там они выращивали человеческий скот – кого-то крали из колыбелей, других покупали в прокуренных комнатах государственных институтов, остальных разводили. Последние были самым желанным лакомством: их кожа и глаза не пятнались солнечным светом. Элис провела Мартина мимо загонов, и от одного вида дрожащих в клетках тел он лишился дара речи. Некоторые смотрели на свет диким, сумасшедшим взглядом, но многие отворачивались, будто от святыни.
Она знала, что подобное зрелище припугнет Мартина. Члены Церкви Погребенных всегда презирали Общество Горящих Свечей, считая его кучкой разыгрывающих богослужения денди, которые светски обмениваются историями у светских огней в светских каминах. Только Элис всегда знала, что работа Общества на этом не заканчивается, и не разделяла предрассудков отца. Но сколь бы серьезно ни было Общество в своем ревностном служении, ничто не могло подготовить их к жестокой реальности Церкви.
– Как вы можете творить такие вещи? – спросил Мартин, опускаясь на колени у одной из клеток, в которой сидел мальчик не больше пятнадцати лет от роду. Мальчик не отвернулся и смотрел на свет из дальнего угла клетки. Его губы зашевелились, будто он хотел что-то сказать, но не мог вспомнить как.
– Мы любим их и любим нашего Принца.
Мартин покачал головой.
– Они ведь люди, Элис. Как ты и я.
Элис опустилась рядом.
– Вот именно. Все мы – куски мяса на тарелке Сатаны, ожидающие удара его ножа. Мы исходим кровью на его тарелку и с благодарностью несемся к нему в рот на вилке. Мы перемалываемся меж его зубов.
Мартин уставился на нее, и в его глазах отразилось пылающее пламя факела.
– Потому пожирание человеческого скота есть проявление абсолютной любви к нашему Господину. Быть сожранным – значит быть средоточием этого самого прекрасного проявления.
Элис наблюдала, как Мартин заставляет себя не противиться этой логике. Он хотел перенять ход ее мыслей. На это его вынуждала любовь.
– Позволь открыть тебе один секрет, – сказала она, сняв с цепочки на шее ключ и вставив его в замок клетки.
Мальчишка пристально наблюдал за каждым действием.
– Что ты делаешь? Он ведь сбежит!
– Не сбежит, если ты его усмиришь.
Увидев страх на лице Мартина, она едва не расхохоталась и коснулась его руки.
– Это была шутка. Прости меня.
Замок щелкнул, и дверца клетки широко распахнулась. Первое время мальчик не двигался с места, но затем направился к ним, пригибаясь к полу, почти ползком.
