Поэтому, принеся посетителю кофе, Тони не стала возражать, когда он попросил ее составить ему компанию. Она налила чашечку и себе, а потом села напротив него, довольная, что может дать немного покоя ногам.
– У тебя нет бейджика с именем, – сказал мужчина.
– О… Наверное, потеряла где-нибудь. Меня зовут Тони.
– Очень милое имя.
Она саркастически усмехнулась:
– Да фиг там. Это сокращение от Антуанетты.
Он протянул руку и сказал:
– Я – Алекс.
Тони протянула свою, и они скрепили знакомство рукопожатием.
– В море работаешь, Алекс?
– Иногда. Правда, давненько там не бывал. – Он улыбнулся и вгляделся в кофейную муть. – Много времени провел в разъездах.
Тони вытряхнула из пачки сигарету и закурила.
– Звучит интересно, – соврала она.
– Не думаю, что это и правда так. Но, готов поспорить, что интересно иногда бывает здесь. Готов поспорить, что сюда какие только люди не заходят.
– Ну… Наверное.
– Как давно ты тут работаешь?
– Года три.
– Нравится?
Тони почувствовала вспышку злости.
– Ага, Алекс, охренеть как нравится. Кому бы не понравилось?
– Эй, прости. – Он примирительно поднял руки. – Извини меня.
Она покачала головой, сразу же устыдившись.
– Нет. Это ты меня извини. Видимо, слишком загрузилась сегодня. Здесь нормально.
На губах Алекса появилась нахальная полуулыбка:
– Так почему бы тебе не прогуляться со мной после работы? Может, я помогу тебе отвлечься. – Между ними на столе лежали его мощные руки. Они выглядели так, будто способны дробить камни.
Тони улыбнулась ему:
– Сколько ты меня знаешь? Пять минут?
– Ну что сказать, импульсивный я парень. К черту осторожность! – Алекс осушил чашку в два огромных глотка, словно иллюстрируя свое безрассудство.
– Что ж, давай я принесу тебе еще кофе, Сорвиголова. – Она похлопала его по руке и поднялась.
Именно безрассудный импульс ненадолго вернул Донни к ней около года назад. После телефонных разговоров, постепенно ставших из навязчивых игривыми, а затем – по-новому интересными однажды в пятницу днем он вернулся в Порт-Фуршон на своем распадающемся синем «Пинто», чтобы провести выходные с Тони и Гвен. Начиналось все неплохо, хотя разговора о том, что будет после выходных, не заходило.
Гвен тогда только начала ходить в садик. Резкое расширение границ мира вскружило девочке голову, ею то и дело овладевали сильные эмоции: разнообразные виды злости циклонами проходили через маленькое тельце, и никакое количество материнских объятий не могло ее угомонить.
Хотя Донни в этом не признавался, Тони знала: он интересовался дочерью и удовлетворил свое тщеславие, поняв, что она вырастет отражением его внешности и характера.
Но Гвен отказывалась участвовать в создании хоть какого-то флера таинственности, который мог бы удержать отца; вместо этого она показывала себя такой, какой знала ее Тони: розовой, пухлой, крохотной совокупностью плоти и свирепости, которая хихикала или бесилась, не видя, похоже, между этим никакой разницы; которая двигалась неловко и будто бы вовсе не обладала ни малейшими признаками красоты или ума.
Однако дочка, кажется, не слишком беспокоила Донни, и секс с ним был так же хорош, как и прежде. А когда он сказался больным, чтобы не ехать на работу в понедельник, Тони начала надеяться на что-то продолжительное.
Днем в воскресенье они решили уложить Гвен пораньше и освободить вечер для себя. Но сначала им предстояло ее искупать, и Донни с видом человека, работающего со взрывчаткой, взял эту ответственность на себя. Он заполнил ванну водой на восемь дюймов и опустил туда девочку. Уселся и стал смотреть, как, нахмурив лобик, та занялась серьезным делом – игрой: роняла в воду бутылочки с шампунями, двигала их, как корабли по морю. Тони, сидевшая позади Донни на крышке унитаза, вдруг поняла, что это ее семья. Она словно парила, довольная.
Потом Гвен внезапно поднялась из воды и радостно захлопала в ладоши:
– Две! Две каки! Одна, две!
Пораженная, Тони увидела две небольшие какашки, устроившиеся на дне ванны, их чуть колебали волны, которые подняла топочущими ножками Гвен. Донни вскинул руку и отвесил дочери плюху. Гвен ударилась о стену и с громким плеском упала в воду. А потом завопила. Это был самый отвратительный звук, какой доводилось слышать ее матери.
Тони смотрела на Донни, раскрыв рот. Она не могла найти в себе силы сдвинуться с места. Девочка, сидевшая на заднице в грязной воде, заполняла крохотную ванную звуком, похожим на сирену воздушной тревоги, и Тони просто хотелось, чтобы она заткнулась, заткнулась, заткнула свою сраную пасть.
– Заткнись, чёрт бы тебя побрал! Заткнись!
Донни посмотрел на нее, на лице его проступила нечитаемая мешанина беспорядочных чувств; он поднялся и грубо протолкнулся мимо нее. Вскоре Тони услышала, как захлопнулась дверь. Его машина завелась, и он уехал. Она смотрела на свою безутешную дочь и пыталась унять неожиданный буйный гнев.
Она снова наполнила чашку Алекса и села напротив него, оставив кофейник на столе. Достала из пепельницы сигарету и тут же увидела, что та в ее отсутствие погасла.
– Зараза, – сказала Тони.
Алекс кивнул.
– Я в бегах, – сказал он.
– Что?
– Это правда. Я в бегах. Я угнал машину.
Встревоженная, Тони выглянула в окно, но парковка находилась с другой стороны закусочной. Отсюда был виден только залив.
– Зачем ты мне это рассказываешь? Я не хочу об этом знать.
– Это универсал. Не могу поверить, что он вообще еще ездит. Я был в Морган-сити, и мне нужно было быстро оттуда убраться. Машина стояла рядом. Я ее угнал.
У Алекса были глаза одержимого, и, несмотря на улыбку, он все равно казался взбудораженным: барабанил пальцами по столу, а жилы на его руках выпирали как тросы. Тони ощущала нарастающую тревогу вкупе с приливом возбуждения. Он был опасен, этот мужчина. Он был как падающий молот.
– Кажется, я не нравлюсь тому парню, – сказал Алекс.
– Что? – Тони обернулась и увидела, как Чеканутый Клод, даже не прожевав еду, с отвисшей челюстью, в ступоре пялится на Алекса.
– Это просто Клод, – сказала Тони. – Он всегда такой.
Алекс все еще улыбался, но улыбка приобрела иной оттенок; Тони не могла понять, какой, но он рождал в ней странное, эйфорическое чувство.
– Нет, кажется, дело во мне. Он постоянно сюда глядит.
– Серьезно, Клод нормальный. Он безобидный как котенок.
