– Они сегодня не придут, – говорит Ренальдо.
– Да неужели, – отвечает Деннис. – Может, потому что ты трындишь слишком громко?
Деннис работает с Джереми уже десять лет. Джереми даже думал сделать его своим партнером, но, поскольку Деннис совершенно не умел держать себя в руках, задвинул эту мысль куда подальше. Деннису сорок девять, он на десять лет старше Джереми. Всю свою жизнь посвятил этой работе: он плотник, и никто больше. У него трое детей, и он поговаривает о том, чтобы завести еще. Остановка работ грозит ему нищетой.
– Кучка проклятых зеленых ублюдочных эко-мать-их-так-террористов, – продолжает Деннис.
Джереми наблюдает за ним. Деннис двигает челюстью, разжигая в себе ярость. Это пригодилось бы, будь Джереми уверен в том, что сегодня кто-нибудь заявится; но ему кажется, что они серьезно лопухнулись. Приехали слишком рано, до заката, и наделали слишком много шума. Теперь никто не придет.
– Чувак. Возьми пивка и уймись.
– Эти детишки мне жизнь ломают на хер, мужик! А ты говоришь мне уняться?
– Деннис, дружище, ты такой не один. – Их обдувает спускающийся с горы ветерок. Джереми чувствует, как тот ерошит ему волосы, от чего легкое удовольствие становится только глубже. Он помнит, что чувствовал точно такую же ярость сегодня днем, когда говорил с одним засранцем из банка, и знает, что почувствует снова. Знает, что ему придется. Но в этот момент она столь же далека и чужда ему, как полная луна, разгорающаяся в невообразимом количестве миль над их головами. – Но их тут нет. Нальдо прав, мы облажались. Вернемся завтра вечером. – Он оглядывает обступающий стройку лес и задается вопросом, почему они не додумались спрятаться там. – И все сделаем правильно. А сегодня? Просто расслабься.
Ренальдо наклоняется и хлопает Денниса по спине:
– Mañana, amigo. Mañana!
Джереми знает, что оптимизм Ренальдо – одна из причин, по которым он бесит Денниса, но без этого оптимизма молодой мексиканец не смог бы работать в сплошь белой команде. Ребята вываливают на него кучу дерьма, а он терпит. Когда так сложно найти работу, гордость – это непозволительная роскошь. Однако Джереми тревожит то, насколько легко Ренальдо все принимает. Мужчина не может терпеть такое унижение, думает он, не стравливая злость где-то еще.
Деннис бросает на Джереми поверженный взгляд. Небо еще сохраняет неяркий закатный свет, но на землю уже опустилась темнота. Мужчины превратились в черные силуэты.
– У тебя все по-другому, мужик. У тебя жена работает, понимаешь? Есть другой источник дохода. А моя жена только на жопе сидит.
– Ну в этом не она одна виновата, Деннис. Что бы ты сделал, если бы Ребекка сказала тебе, что завтра выходит на работу?
– Сказал бы, что самое, мать его, время!
Джереми смеется:
– Брешешь. Ты бы снова ее обрюхатил. Если эта женщина выйдет в большой мир, у тебя резьбу сорвет, и ты это знаешь.
Деннис качает головой, но на его губах проклевывается какое-то подобие улыбки.
Разговор подточил то хрупкое спокойствие, что подарила Джереми сегодня вечером выпивка: зашевелились все старые страхи. Он три недели как не может выдать этим людям зарплату, и в конце концов даже Деннису, старому приятелю, придется уйти. Фирма уже несколько месяцев не помогает платить по счетам, а одного учительского заработка Тары точно не хватит, чтобы помочь удержаться на плаву им обоим. Джереми сознает, что сегодня они пришли сюда, главным образом, выпустить пар; даже если настучать по головам каким-то заблудшим детишкам, звонки из банка не прекратятся и бульдозеры не запустятся. И он все равно не сможет обзвонить своих ребят и сообщить им, что можно возвращаться к работе.
Но сегодня Джереми не позволит этому испортить ему настроение. Только не таким прекрасным лунным вечером в горах, когда вокруг вздымается к небесам неотделанная древесина.
– В жопу, – говорит он и дважды хлопает в ладоши, словно развалившийся на полу султан. – Нальдо! Más cervezas!
Ренальдо, который только что улегся на спину, медленно принимает сидячее положение. Встает и без всяких протестов направляется к холодильничку. Он привык быть мальчиком на побегушках.
– Маленький ублюдок-мексикашка, – ворчит Деннис. – Спорим, у него трейлер забит пятью десятками кузенов, которых он пытается прокормить.
– Hablo на сраном inglés, говнюк, – отвечает Ренальдо.
– Что? Говори по-английски! Я тебя не понимаю.
Джереми смеется. Они выпивают еще по банке пива, и тепло заполняет их тела, пока те не начинают светиться – три маленькие свечки на расчищенной земле, окруженной темным лесом.
Джереми говорит:
– Пойду я отолью, ребята.
Эти позывы нарастали в нем уже какое-то время, но Джереми валялся на полу, его переполняла теплая пивная вялость, и шевелиться ему было лень. Теперь они проявляются внезапной острой болью, которой достаточно, чтобы поднять его на ноги и толкнуть на дорогу из красной глины. Ветер стал сильнее, и лес теперь – стена темного шума; отдельных деревьев уже не различить, они – корчащееся движение, хищная энергия, от которой кожа покрывается мурашками, а шаг ускоряется. Луна, еще недавно казавшаяся добродушным фонарем во тьме, тлеет в небесах. За спиной продолжается какой-то блуждающий разговор Денниса и Ренальдо, и Джереми цепляется за звук их голосов, отгоняя внезапный, необъяснимо нарастающий страх. Он оглядывается на дом. Тот стоит на возвышении, и с этого места его спутников не видно. Только многощипцовая крыша, подпирающая небо.
Он заходит в лес и во имя благопристойности углубляется на несколько футов в чащу. Расположившись за деревом, расстегивает ширинку и дает себе волю. Узел боли в кишках начинает ослабевать.
Ходьба воспламенила алкоголь в его крови, и Джереми снова чувствует злость. Если я не смогу кому-нибудь врезать в ближайшее время, думает он, то сорвусь. Выплесну все на кого-то, кто этого не заслуживает. Если этот нытик Деннис снова раскроет пасть, достанется ему.
Подумав так, Джереми чувствует укол совести; Деннис – из тех, кому нужно проговаривать свои страхи, иначе они сожрут его заживо. Он должен обмусолить каждую мрачную возможность, как будто, озвучив опасения, сможет ее изгнать. Джереми ближе Ренальдо, который пока что не выказывал раздражения по поводу задержанной зарплаты или грядущих перспектив. Он толком не знаком с Ренальдо, а о его личных проблемах знает и того меньше, но что-то в этом кажется ему правильным. Идея, что мужчина может вопить от боли, всегда его смущала.
Когда у Джереми случаются моменты слабости, он переживает их исключительно тайком. Даже Тара, бывшая все это время скалой оптимизма, этого не видит. Она умная, чуткая женщина, и Джереми понимает, как ему с ней повезло. Она убеждает его, что он одновременно и талантлив, и трудолюбив, а в случае чего сумеет найти работу, где не нужно постоянно забивать гвозди в деревяшки. Тара всегда была дальновидной. Отливая в лесу Джереми чувствует внезапную любовбь к жене: отчаянную, детскую тягу. Он быстро смаргивает, прочищая глаза.
