– Спасибо, что пришли. Но, знаете, возможно теперь вам стоит уйти. Некоторым из присутствующих тяжело вас видеть.
– Да. Хорошо. Разумеется. – Джереми отошел на шаг и сказал: – Мне очень жаль.
– Хорошо.
А потом Джереми ушел – радуясь, что может оказаться подальше отсюда, но почти сокрушенный стыдом. Он убрал ружье из грузовичка на следующий день после нападения и упрятал на чердак. Присутствие ружья было укором. Несмотря на то что он сказал шурину Ренальдо, Джереми не знал, почему не взял ружье, не выбрался из машины и не разнес волка к чертовой матери. Ведь только им тот и был. Волком. Дурацким животным. Скольких животных Джереми убил из этого самого ружья?
Похороны Денниса были другими. Там Джереми приняли как члена семьи, пусть довольно далекого и связанного с ней неясным родством. Ребекка, ожиревшая и безработная, выглядела обреченной, стоя у могилы с тремя своими детьми, полностью оторванная от единственного человека, которого заботила ее судьба или судьбы этих ошеломленных мальчишек. Джереми хотел извиниться перед ней, но не знал, как именно, поэтому просто обнял ее после заупокойной службы, пожал руки сыновьям и сказал:
– Если я могу что-то сделать…
Ребекка заключила его в объятия:
– Ох, Джереми.
Мальчишка худ и обнажен. Улыбается ему; зубы сияют как кристаллы. Штаны Джереми расстегнуты и болтаются на бедрах. Он боится, что, если придется бежать, они свалятся и он споткнется. Парень, должно быть, еще и школу не окончил: Джереми знает, что может сломать его пополам, если только вовремя ухватит. Но уже слишком поздно: ужас пригвоздил его к месту, и он может только смотреть. Тело парня начинает дрожать, а то, что выглядело улыбкой, оказывается гримасой боли; рот распахивается шире, разрывая щеки, и что-то с громким звуком ломается у него внутри, хрустнув, как ветка дерева. Из внутренностей мальчишки вырывается фонтан крови, и его тело содрогается, словно им овладела судорога.
– Джереми!
Он открыл глаза. Он был у себя в спальне, над ним стояла Тара. Горел свет. Кровать была теплой и мокрой.
– Вылезай из постели. Тебе приснился кошмар.
– Почему кровать сырая?
Тара потянула его за плечо. У нее было странное выражение лица: рассеянное, утомленное.
– Поднимайся, – сказала она. – С тобой случилась неприятность.
– Что? – Он сел, почувствовал запах мочи. – Что?
– Встань с кровати, пожалуйста. Мне надо поменять простыню.
Джереми сделал, как она просила. Ноги у него были липкими, трусы – промокшими.
Тара начала стягивать простыню с кровати так быстро, как только могла. Она стянула и наматрасник, и негромко выругалась, увидев, что пятно просочилось уже до самого матраса.
– Давай помогу, – сказал Джереми.
– Тебе надо в душ. Сама управлюсь.
– …Прости меня.
Тара повернулась к нему. На мгновение он заметил в ее взгляде гнев и раздражение и понял, как долго она терпела его показную стойкость, насколько глубоко ей приходилось прятать собственное недовольство, чтобы, не дай боже, не задеть раненое эго мужа. Теперь это недовольство грозило выплеснуться, но Тара обуздала его, в очередной раз проглотила ради Джереми. Ее лицо смягчилось. Она коснулась его щеки.
– Все в порядке, милый. – Тара убрала волосы с его лба, превращая жест в ласку. – Давай, сходи в душ, хорошо?
– Хорошо. – Джереми направился в ванную.
Он разделся и забрался под горячую воду. За шесть месяцев безработицы Джереми стал только тяжелее – он ощутил это особенно остро, опустившись на пол и обхватив руками колени. Ему не хотелось, чтобы Тара его видела. Хотелось забаррикадировать дверь, пустить колючую проволоку по периметру всей ванной. Но пятнадцать минут спустя Тара присоединилась к нему, обняла и притянула Джереми к себе, прислонив его голову к своей.
Через два месяца после похорон позвонила жена Денниса и попросила Джереми зайти. Он приехал в их дом – одноэтажное четырехкомнатное бунгало – чуть позже в тот же день и растерялся, увидев коробки в гостиной и на кухне. Дети, которым было от пяти до тринадцати, бестолково бродили между ними и сваливали туда вещи, не пытаясь ни использовать пространство по максимуму, ни прикинуть, какую тяжесть придется потом поднимать. Ребекка была как деловитый дервиш: скользила через лабиринт из коробок и мебели с поразительным изяществом, выкрикивая приказы детям и порой даже себе. Увидев через сетчатую дверь, что Джереми стоит на крыльце, она остановилась и, сделав это, казалось, потеряла всякую волю к движению. Мальчики остановились тоже и, проследив за ее взглядом, уставились на гостя.
– Бекка, что происходит?
– А на что это похоже? Я вещи собираю. – Бекка повернулась к нему спиной и прошла на кухню через арочный проем. – Заходи давай, – позвала она.
Сидя напротив Бекки за столом, отделенный от нее стаканами с апельсиновой газировкой, Джереми еще больше поразился неорганизованности переезда. Коробок, похоже, было прискорбно мало, и вещи упаковывали по частям: половину тарелок завернули в газету и убрали, а половина оставалась в буфетах или, немытая, горой лежала в раковине; шкафы были открыты и частично выпотрошены.
Прежде чем Джереми успел открыть рот, Ребекка заговорила:
– Нас выселяют. Мы должны убраться до выходных.
На мгновение он лишился дара речи.
– …Я… Господи, Бекка.
Она сидела и смотрела на него. Он не мог найти слов, поэтому сказал просто:
– Я понятия не имел.
– Ну, Деннис и до того, как его убили, зарплату давно не получал, и уж точно ни хрена не получает с тех пор, так что кто угодно бы понял, куда все катится.
Джереми показалось, что его ударили в живот. Он не знал, точно ли она хотела его обвинить, но ощущение было именно таким. От правдивости слов было не легче. Он уставился на оранжевую газировку в стакане – странное пятно веселого цвета во всем этом мраке. Джереми не мог отвести от него взгляда.
– И как вы теперь?
– Да вот, – сказала Ребекка, глядя на свои сплетенные пальцы, – не знаю, Джереми. Моя мама живет рядом с Хикори, но это далековато, да и не хватит у нее в доме места для всех нас. Деннис со своими давно уже не разговаривал. Мальчики даже не знают своих дедушку и бабушку с его стороны.
Он кивнул. Мальчишки в соседней комнате затихли – без сомнения, подслушивали.
– Мне нужно немного денег, Джереми. В смысле, очень сильно нужно. Мы должны отсюда съехать за четыре дня, а идти нам некуда.
Она посмотрела на часы на стене, большие и круглые, с римскими цифрами и яркой корзиной фруктов, нарисованной посередине.
– Я потеряю все, что у меня есть, – сказала она. И вытерла уголок глаза внутренней стороной запястья.
