– Да, но Ники! О боже, как бы я хотела быть дочкой твоей мамы. – Она на секунду задумалась. – Эй, тогда бы ты был моим братом, да? Ммм, извращения.
Ник покраснел и отвернулся, чтобы это скрыть. Она до сих пор не позволила ему даже коснуться ее груди, и тем не менее открыто поддразнивала этими постоянными сексуальными намеками. Иногда он гадал, не использует ли его Трикси для какого-нибудь научного исследования, в ходе которого пытается определить, сколько времени мальчик-подросток может выносить провокации, прежде чем у него воспламенятся волосы.
– Где работать будешь?
– Не знаю, где-нибудь в Квартале, видимо. Там всегда можно устроиться мыть посуду или еще что такое делать.
Она выглядела пораженной.
– Ники, это же ниггерская работа!
– Да бляха-муха, Трикс, я же не умею ничего. Мне надо как-то деньги зарабатывать.
Она отсутствующе кивнула, удержав свои мысли на этот счет при себе. Как повелось, они доехали на автобусе до Французского квартала, где резались в видеоигры, пока не начало темнеть. На время Ник погрузился в приливные волны смазанных взрывов и калейдоскопического светового шоу зала игровых автоматов, довольный теплой близостью этой странной красивой девочки и наркотическим эффектом игр, предоставлявших ему ярких, мультяшных злодеев и кровопролитный катарсис.
– Помнишь собрания, на которые я хожу по четвергам? – заговорила Трикси.
Конечно он помнил. Из-за них он не мог толком проводить с ней четверги; приходилось забыть про Квартал и болтаться в одной из невыносимых кофеен на окраинах, которые Ник ненавидел почти так же, как школу. Он пытался не строить предположений о том, что она делает на этих собраниях, но, поскольку Трикси ничего ему не рассказывала и даже посоветовала не совать нос не в свое дело в тот единственный раз, когда он об этом спросил, собрания начали видеться ему котлами, где бурлили ужасные предположения: может, она напивается с парнями постарше и поумнее или позирует голой на каких-нибудь курсах рисования в колледже.
– Ага, – сказал Ник. – Я всегда думал, что ты ходишь в церковь или что-то вроде.
– Дурак. Можешь себе представить меня – и в церкви? – Трикси обдумала это, и он увидел, как ее лицо сделалось серьезнее. – Хотя, может быть, ты в чем-то и прав. Это люди, которые верят во что-то, что важнее их самих. Так что, наверное, это похоже на церковь. Или на семью.
Ник кивнул:
– Понимаю.
Он подумал, не бросит ли она его прямо сейчас. И неожиданно почувствовал себя легким, как будто не был по-настоящему материальным, как будто, если бы она произнесла слова, которые Ник ожидал услышать, он просто растворился бы в воздухе подобно вздоху.
– Кажется, тебе не помешала бы семья, – сказала Трикси.
Ник взглянул на нее. Время запуталось в ее словах и трепетало, ожидая, когда его выпустят на свободу.
– Я рассказывала им о тебе. Они хотят с тобой познакомиться.
Оно вырвалось и воспарило – знамя из алого шелка, вьющееся в голубом небе.
– И он такой, короче, хнычет, как ребенок маленький, и сопли у него из носа льются. «Ой, пожалуйста, не убивайте меня, пожалуйста, не убивайте меня, я вам отсосу, только пожалуйста, не убивайте меня!» – Голос Деррика стал выше, имитируя фальцет. – И Мэтт, чувак, что ты сделал? Что ты, на хер, сделал?
Мэтт пожал плечами:
– Вытащил свой член.
– Ага! Мэтт, короче, достает свою штуку и говорит: так приступай! За дело! – Деррик сделал паузу, пока остальные смеялись. Он рассказывал эту историю четырем парням, оседлавшим стулья у барной стойки в дешевом кабаке на западном берегу Миссисипи, по ту сторону моста от центра Нового Орлеана. Ребята, с которыми сидел Ник, были мускулистыми, с бритыми головами и сложными татуировками. Деррик был самым крупным из них; на нем была тонкая майка-алкоголичка, и Ник не мог не пялиться с завистью на его мышцы, на его руки и спину, покрытые свастиками, черепами с окровавленными клыками и на расположившиеся над сердцем скрещенные молотки поверх флага Конфедерации. Он казался Нику апофеозом мужчины, редчайшим идеалом как тела, так и духа. Было чуть позже семи, и бар был почти пуст. Ник почувствовал, как переменилась атмосфера, когда они вошли, почувствовал, как одним своим присутствием они притянули к себе все взгляды в помещении. Когда они уселись и заказали пиво, притащивший его толстяк за барной стойкой опасался смотреть им в глаза. На Ника, очевидно несовершеннолетнего, он даже не взглянул.
Мэтт, невысокий крепыш, сидел по другую сторону от Деррика.
– Рассказывай до конца, а то он подумает, что я гомик какой.
– Так вот, этот пидорок подползает к Мэтту, тянется к его инструменту и все еще ревет, а Мэтт такой херак – и сжимает кулак, херак – и дает ему по башке. Хрясь! И говнюк падает как мертвый.
– Я и решил, что он мертвый, – прокомментировал Мэтт, отпивая из бутылки. – Подумал еще: блин, да он и правда баба.
– Только он не умер. Так и ползал, и пищал странным таким голоском. Мы его еще попинали, а потом я этому мудаку зубы об асфальт выбил, чтобы он все усвоил.
– Блин, – сказал Мэтт. – Да ты же ему услугу оказал. Он, наверное, теперь офигенно отсасывает.
Пока остальные смеялись и качали головами, Деррик спросил:
– Ну что, Ник, веришь в эту историю?
– Да. Думаю, да.
– О, он думает. Наш приятель думает.
Бар вобрал в себя весь остаточный дневной жар и держался за него цепко, будто скряга. Вентилятор на потолке скрипел впустую, размешивая густой воздух, как ложка – мед в бочонке. Трикси была на квартире у Деррика с другими девчонками, убивая время, пока парни не закончат говорить о делах. Они дадут им время на обсуждение и придут позже. Женщинам редко находилось место на таких встречах. Целью собрания, сказала Нику Трикси, будет выяснить его ценность как новобранца «Молотков Конфедерации», местной ячейки движения белых националистов, известного как «Хэммерскинс»
[2].
– Ты вообще усвоил суть истории, Ник? Чувак был наркошей. Он брал в рот за дозу. И вроде бы какая разница, мир полон людей-тараканов, я не могу обо всем этом говне беспокоиться, иначе свихнусь, верно? Только дело было в моем районе. Он шлялся взад-вперед по чертовой улице, укокаиненный вусмерть, и нес всякую херню со скоростью пулемета, так что с ума можно было слететь, только услышав. Вот в этом долбаном районе. У нас тут детишки живут, понимаешь, о чем я? И дошло до того, что я просто не мог этого больше терпеть.
