Неужели она всегда такой была?
– Подойди, – попросила Эми. – Пожалуйста.
Левая сторона его лица пульсировала в тяжелом ритме боли; она пела, как барабан войны. Здоровый глаз уставился на существо в кровати: на плоские черные глаза, на жутко изогнутые когти. Эми присела рядом с ангелом и положила руку ему на грудь. Тот выгнул спину, словно напружинившись под ее прикосновением.
– Приляг рядом, – сказала она. – Он здесь ради нас. Он вернулся домой ради нас.
Брайан сделал шаг в комнату Тоби, затем другой. Он знал, что Эми неправа; что ангел был не дома, что он забрел сюда откуда-то издалека.
«А что, если небеса – это место тьмы?»
Ангел вытянул руку, пошевелил когтями. Простыня на его животе шелохнулась, когда Брайан подошел ближе. Эми взяла мужа за руки, усадила на кровать. Он сжал ее плечи, сдавил их чересчур сильно.
– Прости меня, – сказал он неожиданно, удивив даже себя. – Прости меня! Прости меня!
Начав говорить, Брайан не смог остановиться. Он повторял это снова и снова, так много раз, что слова обратились просто звуками, всхлипывающими стенаниями, и Эми прижала ладонь к его губам, зарылась пальцами в его волосы, говоря: «Шшшш, шшшш», – и в конце концов уняла его поцелуем. Когда они обнялись, ангел прошелся руками по их лицам и плечам, его странное свистящее дыхание и пьянящий запах привлекли их к нему. Они ласкали друг друга, и они ласкали ангела, и когда они прикоснулись губами к его коже, их тела прошило иглами наслаждения. Брайан ощутил ее зубы на своей шее и укусил ангела; неожиданный темный фонтан крови заполнил рот, мягкая бледная плоть легко отрывалась и соскальзывала в его горло. Он страстно поцеловал жену, и когда Эми почувствовала вкус крови, то едва не вырвала ему язык; Брайан подтолкнул ее лицо к телу ангела и смотрел, как под ней распускается кровавый цветок. Недвижные глаза ангела смотрели в потолок; он протянул трясущуюся руку к стене, украшенной постером с Человеком-пауком, пальцы его были согнуты и переплетены.
Они ели, пока не насытились.
Той ночью, отяжелевшие от склизкой благодати, Брайан и Эми занялись любовью впервые за почти целый год. Любовь была бессловесной и медленной – слаженность прикосновений и привычные нежности. Они были точно редкие особи вымирающего вида, пораженные встречей друг с другом.
Брайан попеременно впадает в сон и выплывает из него. Ему снится последний, как потом окажется, сон о его сыне. В этом сне утро и обочина проселочной дороги. Должно быть, ночью прошел дождь, потому что мир сияет влажным блеском. Капли воды висят, искрящиеся, на морде пса, который отдыхает у дороги, не пугаясь машин, ленивый и отупевший от нарастающего зноя. Возможно даже, что это Шустрик. Его морда отяжелела от крови. Чуть поодаль от него на дороге лежит Тоби – маленькая кучка костей и разорванной плоти, сверкающая росой, она ловит и отражает солнечный свет, точно россыпь алмазов и рубинов.
Ко времени пробуждения Брайан этого уже не помнит.
Выгорание
– Мы – прекраснейшие создания Божьи, – сказал вампир, и какое-то подобие восторга просочилось в его голос впервые с тех пор, как четыре дня назад он заполз под этот дом. – Мы – верх его искусства. Если ты веришь в подобные вещи, конечно. Поэтому наше время – ночь. Это для нас он развешивает драгоценности в небесах. Люди… они думают, что мы в каком-то там невыгодном положении, потому что не можем выходить на солнечный свет. Но кому он нужен. День мал и тесен. У вас есть только одна ваша жалкая звезда.
– Ты веришь в Бога? – спросил Джошуа. Подпол в доме был маленьким и жарким; его тело покрылось блестящей пленкой пота. По пальцам пробежал таракан, и он отдернул руку. Позднее лето давило на маленький прибрежный городок в Миссисипи каблуком сапога. Жара была актом насилия.
– Меня растили баптистом. У меня сложные чувства по этому поводу.
Подпол частично ограничивался листами алюминиевых перекрытий, а частично – гниющими деревянными решетками. У одной из них Джошуа и сидел, сгорбившись, прячась среди горячих копий солнечного света, которые вторгались в тени и создавали вокруг него защитную клетку.
– Поэтому нам так просто дается соблазнение. Бог любит нас, а значит, и мир нас любит тоже. Соблазнение – твое оружие, парень. Тебе сколько – пятнадцать? Ты думаешь, что соблазнение – это когда вы сношаетесь, как кролики, в маминой тачке. Ты не знаешь ничего. Но скоро узнаешь.
Вампир чуть сместился в тени, и воздух моментально насытился вонью испорченного мяса и опаленной плоти. От движения у него открылась рана. Джошуа знал, что вампир, как может, старается не шевелиться, чтобы ускорить исцеление, но медленно изменяющиеся углы падения солнечных лучей делали эту задачу невыполнимой. Он прищурился, пытаясь различить силуэт, но тщетно. Однако Джошуа чувствовал его там, в глубине – темное, трепещущее присутствие. Что-то, состоящее из крыльев.
– Пригласи меня в дом, – сказал вампир.
– Позже, – ответил Джошуа. – Не сейчас. Когда закончишь обращать меня.
Вампир закашлялся; звук был такой, словно хрустнула кость. Что-то влажное шлепнулось на землю.
– Что ж, тогда подойди сюда, мальчик. – Он снова переместился, на этот раз ближе к янтарному свету. Его лицо показалось из теней, словно нечто, вынырнувшее из глубокой воды. Вампир стоял на четвереньках, мотая головой, как собака, пытающаяся взять след. Его лицо было сожжено. Тонкие, пергаментные полоски кожи болтались на почерневших жилах и мышцах. Глазницы были темными, пустыми пещерами. Но даже в этом жалком состоянии он выглядел удивительно грациозным. Танцор, притворяющийся пауком.
Во второй раз Джошуа улегся на мягкую почву, кишащую муравьями и тараканами, многоножками и червями, расположив верхнюю часть тела подальше от потоков солнечного света. Цвет лучей становился гуще, углы падения – острее, пока, наконец, они не стали идти практически параллельно земле. На мир опускался вечер.
Вампир прижал длинные пальцы одной обугленной руки к его груди, нежно, как любовник. Жар охватил тело Джошуа. Каждое нервное окончание превратилось в дрожащее свечное пламя. Вампир прикоснулся губами к его шее; отыскал языком яремную вену, стремительную реку внутри нее. Проткнул зубами кожу.
Острая, восхитительная боль.
Джошуа смотрел на подбрюшье своего дома: ржавые трубы, изолента, желтые листы утеплителя. Снизу дом выглядел совершенно другим. Таким уродливым. Джошуа услышал над собой шаги – кто-то из тех, кого он любил, двигался внутри, занимаясь неведомыми делами.
Четыре дня назад: он стоял на крыльце дома в темно-синей пустоте раннего утра, наблюдая, как накатываются на пляж волны залива. Это было его любимое время дня: та сладкая пустынная грань между темнотой и светом, когда Джошуа мог притвориться, что одинок в мире и волен играть с ним по собственным правилам. Очень скоро он должен будет зайти внутрь, разбудить своего пятилетнего брата, Майкла, сделать ему завтрак и собраться вместе с ним в школу, пока их мама отсыпается после ночной смены в «Красном Лобстере».
