Рожкова «Иркутское Слово» вижу очень редко. Стал человек ликвидатором. А Насимович – дура петая, махровая, с претензиями.
(Письмо Горькому, март)
645
Никогда ещё не травили с таким запоем, с такой злобой, с такой бесшабашностью евреев.
(«Избирательная платформа РСДРП», март)
646
Николай II довёл дело до того, что царь является теперь не только европейским, но и азиатским жандармом, который интригами, деньгами и самым зверским насилием стремится подавить всякое движение к свободе Турции, Персии, Китая.
(То же)
647
Дорогая мамочка! На днях получили мы ещё гостинец от вас – рыбу, икру, балык. Мерси большое. Едим теперь эти деликатесы, лакомимся и вспоминаем Волгу. Ну и закормили же нас нынешний год домашними гостинцами!
(Письмо матери, 9 марта)
648
Среди наших идёт здесь грызня и поливание грязью, какой давно не было, да едва ли когда и было. Все группы, подгруппы ополчились против последней конференции и её устроителей, так что дело буквально до драки доходило на здешних собраниях.
(Письмо сестре Анне, 24 марта)
649
Снова голод <…> Население в 30 миллионов человек пострадало в сильнейшей степени. Крестьяне за бесценок распродают наделы, скот и всё, что только можно продавать. Продают девушек – возвращаются худшие времена рабства. Народное бедствие показывает сразу настоящую суть всего нашего якобы «цивилизованного» общественного строя: в других формах, в другой оболочке, при иной «культуре» этот строй есть СТАРОЕ РАБСТВО, рабство миллионов трудящихся ради богатства, роскоши, тунеядства «верхних» десяти тысяч. Каторжная работа, как всегда у рабов, и полная беззаботность богачей насчёт судьбы рабов: прежде прямо морили голодом рабов, прямо брали женщин в гаремы барина, прямо подвергали рабов истязаниям. Теперь крестьян ограбили – посредством всех ухищрений, завоеваний и прогрессов цивилизации – ограбили так, что они пухнут от голода, едят лебеду, едят комья грязи вместо хлеба, болеют цингой и умирают в мучениях. А русские помещики, с Николаем II во главе, и русские капиталисты загребают деньги миллионами: владельцы увеселительных заведений в столицах говорят, что давно они так бойко не торговали. Давно не было такой наглой, разнузданной выставки роскоши, как теперь в больших городах.
<…> Ограбленные помещиками, задавленные произволом чиновников, опутанные сетями полицейских запретов, придирок и насилий, связанные новейшей охраной стражников, попов, земских начальников, крестьяне так же беззащитны против стихийных бедствий и против капитала, как дикари Африки. Только в диких странах и можно встретить теперь такое повальное вымирание от голода, как в России Х Х века.
Но голод в современной России, после стольких хвастливых речей царского правительства о благе нового землеустройства, о прогрессе хуторского хозяйства и т. д., не пройдет без того, чтобы многому научить крестьян. Голод погубит миллионы жизней, но он погубит также остатки дикой, варварской, рабьей веры и царя, мешающей понять необходимость и неизбежность революционной борьбы против царской монархии, против помещиков.
(«Голод», 30 марта)
650
Ведь это подло – позволять ругать, когда нельзя хвалить.
(Письмо в редакцию «Правды», 22 апреля)
651
В современной России есть две буржуазии. Одна, это – очень узкий слой зрелых и перезрелых капиталистов <…> Другая буржуазия, это очень широкий слой совсем незрелых, но энергично стремящихся созреть мелких и частью средних хозяев, преимущественно крестьян.
(«Либерализм и демократия», 2 мая)
652
Гуревичи делают глазки «прогрессизму».
(«Избирательная кампания в IV Думу», 8 мая)
653
В крепостной России 40-х годов ХIX века Герцен сумел подняться на такую высоту, что встал в уровень с величайшими мыслителями своего времени. Он усвоил диалектику Гегеля. Он понял, что она представляет из себя «алгебру революции». Он пошёл дальше Гегеля, к материализму, вслед за Фейербахом. Первое из «Писем об изучении природы» – «Эмпирия и идеализм», – написанное в 1844 году, показывает нам мыслителя, который, даже теперь, головой выше бездны современных естествоиспытателей-эмпириков и тьмы тем нынешних философов, идеалистов и полуидеалистов. Герцен вплотную подошёл к диалектическому материализму и остановился перед – историческим материализмом.
Эта «остановка» и вызвала духовный крах Герцена после поражения революции 1848 года <…> революционность социалистического пролетариата ЕЩЁ НЕ созрела. Этого не поняли и не могли понять рыцари либерального российского языкоблудия <…> Герцен принадлежал к помещичьей, барской среде. Он покинул Россию в 1847 г., он не видел революционного народа и не мог верить в него. Отсюда его либеральная апелляция к «верхам». Отсюда его бесчисленные слащавые письма в «Колоколе» к Александру II Вешателю, которых нельзя теперь читать без отвращения. <…> Однако справедливость требует сказать, что, при всех колебаниях Герцена между демократизмом и либерализмом, демократ все же брал в нём верх. Когда один из отвратительнейших типов либерального хамства, Кавелин, восторгавшийся ранее «Колоколом» именно за его ЛИБЕРАЛЬНЫЕ тенденции, восстал против конституции, напал на революционную агитацию, восстал против «насилия» и призывов к нему, стал проповедовать терпение, Герцен порвал с этим либеральным мудрецом. Герцен обрушился на его «тощий, нелепый, вредный памфлет», писанный «для негласного руководства либеральничающему правительству», на кавелинские «политико-сентиментальные сентенции», изображающие «русский народ скотом, а правительство умницей». «Колокол» поместил статью «Надгробное слово», в которой бичевал «профессоров, вьющих гнилую паутинку своих высокомерно-крошечных идеек, экс-профессоров, когда-то простодушных, а потом озлобленных, видя, что здоровая молодежь не может сочувствовать их золотушной мысли».
(«Памяти Герцена», 8 мая)
654
Бесстыдная веховская проповедь кадетских идеологов, гг. Струве, Ланде и Ко, зацелованных Розановым и Антонием Волынским.
(«Политические партии в России», 23 мая)
655
Следует отметить следующее рассуждение г. Когана: «Мы в России, – пишет он, – привыкли прилагать очень большой масштаб для определения того, что называется крупным или некрупным предприятием, ввиду необычайной, как известно, концентрации у нас капитала, превосходящей концентрацию его даже в Германии…»
Сравнение с Германией неправильно. У нас, например, на Урале нет или очень мало мелких предприятий в горной и металлургической промышленности по причинам совсем особого рода – вследствие отсутствия полной свободы промышленности, вследствие пережитков средневековья. А наше казенное (или, что все равно, наше народническое) различение фабрично-заводской и «кустарной» промышленности, разве оно не делает нашу промышленную статистику несравнимою с германской? Разве оно не обманывает сплошь да рядом наблюдателя насчет «необычайной концентрации» в России, заслоняя «необычайную» РАЗДРОБЛЕННОСТЬ тьмы мелких крестьянских предприятий?
