Шу вздрогнула от удовольствия, почувствовав одновременно его желание и боль: треснувшее ребро, затекшие от веревок руки, ушибы и ссадины. Она судорожно втянула воздух сквозь сжатые зубы: боги, как же сладко! Оттолкнула его, заставив опустить голову.
Подумала отсутствующему Дайму: я знаю, ты поймешь. Ты сам учил меня не страдать попусту, а действовать. Использовать все возможности. Вот она, моя возможность сохранить здравый рассудок. И принять то, что ты выбрал не меня, а Бастерхази.
Я дам шанс и себе, и золотому шеру. Не как наивная девочка, чистая душой. А как принцесса Суардис, Зуржья Погибель и Хозяйка Ветров.
И как принцесса Суардис, я позабочусь и о втором смертнике. Он — тоже мой подданный.
Она бросила опасливо мнущемуся у дверей кастеляну:
— Беру.
Тот вздрогнул и пробормотал:
— Благодарю, вашсочство…
— Обоих. Счет казначею, — велела Шу и забыла о кастеляне и всем прочем мире.
Кроме золотого шера.
Она снова коснулась его макушки и замерла: казалось, сквозь пальцы струится утреннее солнце, что ее ласкает и согревает ветер, пахнущий луговыми травами. Чудо, настоящее чудо!
Отдавать истинного шера в рудники — несусветная глупость и расточительство. Тереть ему память — тоже. Но и отпустить его, простить все, что он натворил — тоже нельзя. Суардисы всегда славились справедливостью. А значит… значит… Она даст ему шанс искупить преступления верной службой. Присмотрит за ним. Испытает его. Ведь просто дать ему помилование и свободу несправедливо и опасно. Если он хочет начать жизнь с чистого листа, пусть докажет, что достоин. Что готов забыть преступное прошлое и стать верным слугой Суардисов.
И Шуалейда никогда ему не напомнит о прошлом.
Запустив пальцы ему в волосы, Шу побудила барда поднять взгляд.
— Хочешь забыть о прошлом и получить новую жизнь? — спросила она, и башня Заката зашелестела сотней голосов:
— Хочешь?..
— Хочешь?..
— Да, хочу, — восторженно глядя на Шу, ответил золотой шер. Искренне. От всего сердца. В этом Шуалейда могла бы поклясться собственным даром. — Моя прекрасная принцесса, — добавил он.
От звука его голоса Шуалейду пронзило наслаждение. Изумительные, волшебные обертоны! Завораживающие!
Завораживающие… о боги… истинный бард! Нет-нет-нет, она ни за что его никому не отдаст. Раз уж Двуединые ниспослали ей подарок, она с благодарностью его примет.
Шу осторожно провела ладонью по его мокрой щеке. Коснулась пальцами губ и вздрогнула от жаркого удовольствия: он прижался лицом к ее ладони, потерся губами и вздохнул, словно прошептал ее имя…
Все благие намерения, все правильные мысли из головы, оставив затягивающую, манящую теплом и негой пустоту. И в этой пустоте Шу кружилась и качалась, словно в морской пене — может, миг, а может, вечность, она не знала и не хотела знать.
— Ваше высочество! Шуалейда! — вдруг ворвался в наваждение сердитый голос Бален. — Шу!
Вздрогнув, она вынырнула в реальность и встретилась взглядом с синими, затуманенными и растерянными глазами золотого шера. Он тоже вздрогнул, словно и его вытащили из блаженного забытья, и вдруг улыбнулся — радостно, удивленно.
— Шу! Что ты делаешь? — потребовала ответа Бален.
Она, наконец, перевела взгляд на подругу.
— Что должно, — уверенно ответила Шу.
— Ты не собираешься развязать нашего гостя? — Баль развела запястья, словно освобождаясь от веревок.
— А… точно!
Она и забыла, что на светлом шере веревки. Ведь это просто веревки, их сбросить — всего лишь пожелать. Ей придется привыкнуть к тому, что он совершенно ничего не умеет. И, конечно же, научить его. Они будут изучать магию вместе, это… это так здорово!.. так горячо!..
Шу окатило жаром предвкушения, она уже представила — как это будет, сплетаться эфирными потоками, быть одним целым… ох. Кажется, она торопит события.
— Вставай, — велела она, снова касаясь горячей щеки и с удивлением обнаруживая, что кровоподтека нет, бровь цела.
И ребро она исцелила, сама того не заметив — и не потеряв ни капли энергии. Напротив, она чувствовала себя полной сил, словно не лечила, а играла с каторжником в «ужасную колдунью». Только в этот раз все было иначе — все равно как если бы вместо жирной баранины она ела фруктовое суфле.
Вот она, совместимость дара. Бастерхази был кое в чем прав: ей срочно нужен подходящий любовник. И она его нашла.
Золотой шер поднялся, оказавшись выше Шуалейды на ладонь. Он по-прежнему не отрывал он нее взгляда и едва заметно улыбался — доверчиво, восхищенно и без малейшего страха.
Шу провела ладонью по его стянутым за спиной рукам, отмечая, как крепко и мудрено его связали. Словно опасного головореза. Смешно! Как будто веревки могут остановить истинного барда.
— Ну здравствуй, мой светлый шер, — сказала она, отбрасывая веревки прочь.
— И вам светлого дня, ваше высочество, — удивленно ответил он, склоняя голову.
Глубокий, мягкий баритон обволакивал, откликался дрожью в животе. Таким голосом надо петь серенады и признаваться в любви. О да, серенады, дар искусства…
Ощущение близкой опасности обожгло льдом, заставило напрячься — и прояснило мысли.
А ведь он вполне себе пользуется даром, пусть и неосознанно! Всего пара слов, и она тает, как шербет на солнце! Так она забудет обо всех своих намерениях, и вместо испытания он сразу получит… да все что пожелает он получит, едва назовет ее по имени.
Нет уж.
Она быстро приложила пальцы к губам золотого шера и велела:
— Молчи.
Безымянный шер (его имя, названное бие Убеда, Шуалейда прослушала) недоуменно улыбнулся, но промолчал. Зато взял ее руку в свою и поцеловал пальцы. Горячо-о… Боги, как же горячо! И совсем не хочется думать, какая опасность ей угрожает рядом с истинным бардом. Да какая опасность, в самом-то деле! Она — могущественная сумрачная колдунья, рядом с ней он, что котенок.
Нет. На котенка он не похож. Скорее уж тигр. Молодой, полный сил тигр… нет, все же не взрослый тигр — слишком тонкий, изящный, еще не заматеревший. Тигренок-подросток.
— Я буду звать тебя Тигренком, — сказала она и с удовлетворением отметила, что ощущение близкой опасности ослабло. — Чш-ш, молчи.
Шу снова коснулась его губ, накладывая заклятие. Тигренок кивнул, принимая условия, и взбудораженные эфирные потоки утихли.
— Шу? — растерянно спросила Бален, так и застывшая посреди гостиной.
В одно это слово уместилось и удивление поведением подруги, и возмущение тем, что на шере все еще рабский ошейник, и требование немедленно прекратить его мучить.
