– Ничего не знаю, – нетерпеливо ответил тощий, как скелет, чиновник. – Прежде чем обращаться ко мне, получите распоряжение от мастера Корриды.
Помощник мастера хотел что-то сказать другому чиновнику, но не успел. Железная рука вырвала его из кресла. Закрыть рот он так и не смог.
– Малыш, – прохрипел бледный от ярости командор, глядя в выпученные глаза несчастного. – Я сейчас пройду в официальную ложу, вместе с оруженосцем. Почитай Хартию, прежде чем путаться у меня под ногами. Святую книгу тоже не забудь.
Ретиф уронил помощника мастера, и тот проворно забрался под стол. Никто не произнес ни звука, даже Фицрейвен заметно побледнел. Ярость командора заполняла канцелярию, как губительная радиация.
Шагая за командором по низкому коридору, Фицрейвен вытирал пот, переводя дыхание. Непростой дедушка попался ему в этом году. Кто мог знать?
Остановившись, Ретиф дождался Фицрейвена и печально улыбнулся:
– Я погорячился, конечно. Просто не переношу старых козлов, воображающих себя большими начальниками.
Полутемный коридор закончился. Командор с оруженосцем оказались в просторной, выгодно расположенной ложе и заняли лучшие места в первом ряду. Вверху сверкало белое солнце в бледно-голубом небе с единственной крошечной тучкой, внизу сиял белый песок арены. Над ложей нависали бесконечные ряды амфитеатра, полные зрителей. На песке стояли в ожидании гладиаторы, сбившись в небольшие группы.
Интересно, подумал Ретиф. Забытое прошлое, что живет прямо сейчас. Все реально, все на месте, вплоть до запаха страха и предвкушения. Горячий ветер ерошит волосы, толпа гудит, как чудовище о тысяче голов. Чего им надо на самом деле? Хотят насладиться триумфом искусства и храбрости, утверждением древних добродетелей? Хотят увидеть, как люди рискуют головой ради славы? Или им нужны только кровь и смерть?
Было странно думать, что архаичная смесь рыцарского турнира, римского цирка, олимпийских игр, родео и шестидневной гонки занимает такое важное место во вполне современной культуре. Сильно искаженное подобие Турнира Лилии, в горниле которого ковалась когда-то имперская знать. Турнир ежегодно давал любому, независимо от происхождения, возможность доказать, что он не хуже тех, кого общество ставит выше его. В схватках с противниками крестьянский парень мог, шаг за шагом, подняться к вершине имперского миропорядка. Старинный турнир служил для испытания всех качеств человека, от физической храбрости до стратегического чутья, от выносливости до быстроты ума, от стремления к истине до способности избегать ловушек.
За два столетия, прошедших после падения империи, Турнир понемногу превратился в спектакль для туристов, в карнавал – с прибавлением риска в качестве острой приправы для тех, кому хватило смелости, и щедрых наград для немногих, дошедших до финала. На Имперскую Хартию до сих пор ссылались при его открытии, старинный Кодекс оставался в силе, но мало кто помнил, что Кодекс и Хартия значат на самом деле. Юридические тонкости для распорядителей Турнира, полагали зрители и участники. Теперь же, когда столь желанные туристы внезапно и необъяснимо оказались за воротами, цель Турнира казалась еще более сомнительной…
Возможно, думал Ретиф, мне удастся напомнить публике о том, что написано мелким шрифтом в Хартии, прежде чем все закончится.
За высокими бронзовыми воротами прозвучал горн. Спустя некоторое время створки ворот с грохотом разошлись, и выступивший вперед нескладный чиновник отрывисто кивнул в сторону первой шеренги претендентов первого дня.
Нестройно маршируя по арене, претенденты выстроились в каре перед императорской ложей, над которой трепетали на ветру знамена и зеленели гвардейские мундиры: император почтил своим присутствием открытие турнира.
Над полем еще раз прозвучали горны. Ретиф узнал сигнал «К оружию!» и мелодию имперского приветствия, после чего ожил громкоговоритель:
– …По обычаям Фрагонара и с благосклонного соизволения его императорского величества, при всеобщем согласии…
Монотонный голос довольно долго зачитывал условия соревнований первого дня. Когда громкоговоритель умолк, судьи заняли свои места.
– Сейчас начнется, – сообщил Фицрейвен.
Судьи раздали претендентам длинные кнуты, латные рукавицы и забрала для первого, не совсем обычного, состязания.
Блондин оказался прямо напротив ложи. Сначала он натянул тяжелую кожаную рукавицу, прикрыв предплечье, потом принял от судьи плетеный пятнадцатифутовый кнут из бычьей кожи. Кнут лениво выкатился, затем, повинуясь легкому движению запястья, вернулся со звуком выстрела. Ретиф отметил, что кнут грубоват и неуклюж: кожаная змея не хотела скользить легко и незаметно.
Ложа наполнилась, но командора с оруженосцем никто не побеспокоил. Зрители смеялись и болтали, приветствовали знакомых на трибунах и на песке арены.
Резко протрубил горн, и судьи в белых мундирах разделили претендентов на команды по пять человек. Блондину достался долговязый хмурый брюнет и трое парней заурядной наружности.
– Самый умный не станет лезть вперед: дождется, пока остальные выведут друг друга из строя, – негромко сказал Фицрейвен, наклоняясь к Ретифу. – Последний поединок будет для него первым и решающим.
Ретиф кивнул. Все правильно. Надо победить, и здесь поможет любая хитрость. Блондин замешкался и отступил на шаг; судья в это время торопливо разбил остальных на пары. Велев блондину ждать, он расставил остальных в круги, нарисованные на арене.
Раздался свисток, гул в амфитеатре стих. Зрители наклонились вперед, стараясь ничего не упустить. Защелкали сотни кнутов; кто-то кричал от боли, кто-то из-за собственной неуклюжести не устоял на ногах и теперь валялся в песке под смех публики; двух особенно свирепых бойцов зрители подбадривали восхищенными воплями.
Командор внимательно смотрел, как одного из участников сбивают с ног, прихватив кнутом за лодыжку. В другой паре бойцы не решались начать схватку, ходя по кругу и нерешительно шевеля кнутами. Кто-то по неосторожности отступил за черту, и его тут же сняли с поединка, не слушая оправданий. Он так и не успел воспользоваться кнутом.
Очень скоро число участников сократилось вдвое. Оставшиеся умело и решительно покрывали друг друга кровавыми рубцами. Через несколько минут вновь прозвучал свисток: осталась предпоследняя пара.
Еще свисток, молниеносный удар, и противник мрачного долговязого брюнета остался лежать на песке. Вот за кем надо смотреть, решил Ретиф.
На поле не осталось почти никого. Блондин, дождавшийся своей очереди, вступил в круг. Командор узнал его: тот, с кем он поссорился у ворот из-за опрокинутой тележки с фруктами. Так и не отстал.
За последним свистком последовала такая глубокая тишина, что стали слышны шаги претендентов, их сорванное дыхание и скрип дубленой кожи.
Блондин нанес быстрый удар, от которого противник легко уклонился, и отступил, избегая ответного удара. Сделал ложный выпад, ударил с другой стороны; на груди брюнета немедленно проявился рубец. Отходя, блондин едва успел поднять левую руку; кнут противника обвился вокруг его рукавицы. Пользуясь моментом, блондин рванул кнут на себя, и противник едва не упал. Страшный удар тут же сорвал с его спины большой клок рубахи. Брюнет отступал, с трудом держась на ногах и отчаянно пытаясь остаться в круге. Кнут соперника немилосердно преследовал его.
