– Престарелая агент Гейл? Совершенно верно. Ее судьба не имеет значения. Она знала…
– Ты убил ее! Чтобы спасти свою шкуру! Жалкий трус!
– Как скажешь, душенька. Я действительно спас одну из моих шкур. А ты вот настаиваешь на том, чтобы непременно спасти всю свою коллекцию.
– Что ты хочешь сказать?..
– А то не понимаешь. Ты ведь не о ней печалишься, а о себе. Она – это ты пятьдесят лет спустя, как мы оба прекрасно понимаем. Скорее всего, она тоже знала, но молчала из деликатности. Мушкетного пороху была старушка. Хватило ума и решимости уйти, когда нужно…
– И ты позволил!
– Я не смог бы ее остановить, даже если б хотел. Интересное дело: к Лизе ты ревнуешь, а когда речь заходит о той, что полжизни прождала в одиночестве, ожидая своего часа, – кудахчешь, как наседка. Притом что старая дама дождалась-таки и сделала все, как хотела. Думаю, хороший психоаналитик подобрал бы подходящее толкование…
Тут Мелия едва не вцепилась мне в лицо ногтями, но я сумел ее отвлечь, указав на толпу, катившуюся вниз по склону холма.
– Публика требует свои деньги обратно – или продолжить представление. Выбирай. Если предпочитаешь деготь и перья, дело хозяйское. Приношу свои извинения и готов исчезнуть.
– Нет, каков мерзавец! Циник, бессердечный и беспощадный! Как я в тебе ошиблась! Думала…
– Думать потом будешь. А пока решай: с ними или со мной.
Глянув наверх, Мелия содрогнулась.
– Пошли, – сказала она бесцветным голосом.
Я включил генератор помех; нас теперь трудно стало разглядеть.
– Не отходи далеко. Где у нас ближайший город?
Мелия молча показала рукой, и мы скорым шагом двинулись прочь. Толпа за спиной взвыла от изумления и расстройства.
28
Деревня оказалась нищая, грязная и негостеприимная. Таких много повсюду и во все времена.
– Ты забыла рассказать, где мы сейчас.
– Уэльс, близ Ландудно, тысяча семьсот двадцать третий год.
– У вас настоящий талант, мадам, – выбирать медвежьи углы…
Под грубой вывеской, изображающей беременную женщину в слезах, нашлась грязная таверна. Надпись на вывеске гласила: «Плачущая невеста», – насколько я мог разобрать.
– Отлично! Соответствует настроению и моменту, – провозгласил я, отключая генератор помех.
Пройти в дверь нельзя было не нагибаясь. Тесную комнатенку освещал только огонь в очаге и тусклый фонарь в углу над стойкой из голых досок. На неровном каменном полу блестела влага.
Клиентов, кроме нас, не оказалось. Уродливый старикашка ростом не более четырех с половиной футов молча смотрел, как мы усаживаемся на грубые скамьи у длинного дубового стола под единственным окошком – маленьким, не больше квадратного фута, черным от грязи и пробитым прямо под стропилами. Шаркая, он подошел поближе, глядя на нас без видимого одобрения, и что-то пробурчал.
– Чего? – рявкнул я свирепо. – Говори громче, дедуля!
– Снова англичане, – буркнул он неприветливо.
– А ты не умничай! Принеси эля, да покрепче, хлеба и мяса! Да смотри, чтоб мясо было с огня, а хлеб – белый и свежевыпеченный!
Получив в ответ неразборчивое ворчание, я потянулся за воображаемым кинжалом.
– Будешь дерзить – вырежу сердце и подарю шерифу вместе с парой золотых! – прорычал я.
– С ума сошел?.. – начала мисс Гейл на английском середины двадцатого века. Так вышло, что говорили мы всегда на этом языке.
– Замолкни, девица!
Она пыталась возражать, но я не потерпел; она попробовала слезы, и слезы помогли, но я не подал виду.
Старик вернулся с двумя глиняными кружками водянистого коричневого пойла, сходившего в здешних местах за эль. Поджимая пальцы на мерзнущих ногах, я прислушивался к грохоту посуды и сварливым голосам на кухне. Запахло горелым мясом; Мелия шевельнула ноздрями, и мне тут же захотелось обнять ее. С трудом удержался. Тощая старуха, горбатая, как дерево на болоте, грохнула по столу оловянными тарелками. Вот и баранина: жилистая, вонючая, в лужице прогорклого жира, стынущего на дне грязного блюда. Я потрогал свою порцию костяшками пальцев. Холодная, будто камень, посередине и теплая, как покойник, по краям. Пока Мелия разглядывала свой нож – вилок здесь не полагалось, – я метнул тарелки в противоположный угол комнаты. Заклекотав, старуха накрыла грязным передником голову; хозяин появился как нельзя кстати – чтобы почувствовать всю тяжесть моего гнева.
– Думаешь, кто почтил визитом твой свинарник? Если не подашь яств, приличных дворянину, из кишок твоих наделаю подвязок!
– Не тот стиль: лет на полтораста ошибся, – прошептала Мелия, смахивая слезы.
Высказать то же самое другими словами я не успел – гостеприимный хозяин с супругой испарились на удивление быстро.
– Тебе виднее, – согласился я. – С другой стороны, в эту самую минуту, быть может, рождается новое в языке – с моей помощью…
Мелия смотрела на меня большими печальными глазами.
– Как тебе – лучше? – спросил я.
Подумав, она осторожно кивнула.
– Это здорово. Может, мне сейчас станет полегче. Смогу сказать, как я рад тебя видеть.
– Я тебя не понимаю, Равель. – Мелия смотрела нервно, недоуменно. – Сегодня ты один, завтра – совсем другой. Кто ты? Кто ты на самом деле?
– Уже говорил: полевой агент, как и ты.
– Но… ты можешь такое, о чем я и не слыхивала. Эта невидимость… оцепенение – и еще…
– Не берите в голову, мадам: долг службы, а о спецсредствах начальство подумало заранее. О многих жемчужинах моей коллекции я узнаю по мере надобности, в последний момент. Подчас сбивает с толку, зато повышает боевой дух. Приятно знать, что тебе под силу снести любое препятствие, имевшее дерзость возникнуть на дороге.
– Но… поначалу ты казался беспомощным. А потом – на АП-станции…
– Сработало же, – улыбнулся я. – Мы здесь – и вместе.
– Хочешь сказать – все идет по плану? – Мелия посмотрела так, будто я объявил, что Санта-Клаус действительно существует.
– Рассчитываю на это, во всяком случае.
– Объясни пожалуйста, Равель.
Я задумался, подыскивая нужные слова. Такие слова, чтобы она смогла меня понять. Понять достаточно, но не чересчур хорошо.
– Тогда, в Буффало, я был просто Джимом Келли – работа, комнатка в пансионе… Свободное время проводил, слоняясь по городу, как и другие одинокие парни. Ходил в кино, сидел в барах, оборачивался на красивых девушек. Иногда приглядывался к неожиданным вещам. Не приходило в голову задумываться, чего ради я прогуливаюсь по другой стороне улицы напротив заброшенного склада в три часа ночи. Не спится: чего проще? На самом деле смотрел, четко фиксируя увиденное. Когда же наблюдения сложились в некую картину, в голове будто свет зажегся: «Перейти к фазе плана „Б“». Не могу сказать, когда именно я осознал себя полевым агентом. Проснулся однажды утром, зная, в чем состоит мой долг, – и сделал, что до́лжно.
