– Вы хорошо поработали.
Говорил он без акцента, но как-то странно. Быть может, он привык говорить гораздо быстрее. Красивый музыкальный баритон, и никакого беспокойства.
– Бывает и лучше, – возразил я. – Много непродуктивных усилий. Пару раз нельзя было даже сказать, кто кого водит за нос.
– Похвальная скромность. – Похоже, разговор носил церемониальный характер. – Мы считаем, что вы весьма успешно справились с непростой задачей. Я бы даже сказал, образцово.
– Спасибо. А кто это «мы»?
– До сих пор мы безоговорочно одобряли ваши действия, – продолжал он, не обращая внимания на мой вопрос. – Но дальнейшая реализация плана вашего задания чревата возникновением вероятностного вихря восьмого порядка. Возможные последствия вам понятны.
– Может, понятны, а может, и не очень, – буркнул я уклончиво. – Кто вы такой и как сюда попали? Этот анклав изолирован более чем надежно.
– Думаю, нам следует действовать на основе полного взаимного доверия, – сказал человек в красном. – Мне известно, кто вы, равно как известна суть вашего задания. Мое присутствие здесь тому порукой. Что, в свою очередь, доказывает мою принадлежность к эре более поздней, чем ваша, – и что нашего суждения достаточно для отмены вашего задания.
– На сцену выходит седьмая эра, – мрачно объявил я. – Окончательный порядок на вечные времена…
– Мы не только имеем техническое преимущество перед вами, мы видим дальше и лучше. Стоит ли доказывать очевидное?
– Гм… А откуда такая уверенность, что на вас своего комитета бдительности не найдется? Поправить исправляющих?
– Программ темпоральной уборки больше не будет. Наша программа есть программа последнего вмешательства. Седьмая эра не просто восстанавливает стабильность темпоральной структуры – мы отсекаем весь спектр излишних энтропийных векторов. Прочнее не бывает.
– Понимаю, – кивнул я устало. – Подправим природу, запихнув альтернативную историю обратно на главную последовательность. Вам не кажется, что здесь то самое вмешательство с благими намерениями? Первая программа темпоральной уборки возникла, чтобы как-то управиться с последствиями, если помните.
– Лично я живу в эпоху, когда благодатные плоды темпоральной стабилизации уже созрели. Характерная для нас концентрация жизненных сил представителями ранних эпох лишь смутно ощущалась в редкие моменты просветления. Мы…
– Вы просто обманываете себя. Новый уровень вмешательства лишь создает новый уровень проблем.
– Наши расчеты говорят другое. Теперь…
– Вы задумывались когда-нибудь, что здесь идет естественный процесс эволюции? И что вы его обрываете? Может, человеческий разум выходит на новый концептуальный уровень – и ему потребуется твердая опора в виде многослойной матрицы вероятностей? Может, вы проедаете семенной фонд будущего урожая?
На какое-то мгновение он заколебался, но только на мгновение.
– Безосновательное утверждение. Сам факт, что позднейшие эры не вмешиваются, свидетельствует, что наша программа действительно последняя.
– Предположим, позднейшая эра все-таки вмешается… Какую форму могли бы принять их действия?
– Уж всяко не форму агента шестой эры, удаляющего записи из журналов третьей и четвертой эры, – твердо ответил человек в красном.
– Вы абсолютно правы, – кивнул я.
– Тогда каким образом… – начал он рассудительно, но тут же запнулся.
Идея начала доходить и пришлась совсем не по вкусу.
– Но вы, – прошептал он, – вы не…
Прежде чем я успел ответить, человек в красном исчез.
40
Человеческий разум – не более чем узор на ткани головного мозга. Тусклый проблеск самосознания в мозгу австралопитека уже содержал этот узор в зародыше. Проходили века, мозг усложнялся, власть человека над средой обитания прирастала в геометрической прогрессии – но узор оставался тем же.
Человек считает себя центром вселенной. До тех пор пока не затронута эта основа основ, он переносит любые потери, переживает любые трудности.
Когда основа разрушена, остается лишь искра разума, затерянная в серой бесконечности. Теряется мера потерь, надежд, свершений и побед.
Даже когда развившийся интеллект указывает, что эта основа лишь произведение собственного мозга, что бесконечность не знает масштаба, а вечность не знает продолжительности, – любой человек держится за свою самость, как философ цепляется за жизнь, которой неминуемо придет конец, держится эфемерных идеалов и борется за правое дело, которое забудут.
Человек в красном – продукт высокой культуры, на пятьдесят тысяч лет впереди Центрального коммутатора, на десять тысяч лет, в свою очередь, опережающего первых исследователей древней эры. Кто, как не он, с его могучим интеллектом и великолепной подготовкой, должен понимать, что само существование агента более поздней эры навсегда разрушает его картину мироздания – и роль его народа в ней.
Но как обезьяна удирает от большой кошки, так и этот человек среагировал инстинктивно, спасая свои драгоценные иллюзии, – вернулся на родную почву.
И куда ушел он, туда и мне предстоит дорога.
41
Не без сожаления я избавлялся от блоков гипнотического внушения, уровень за уровнем. Осознание меры вещей приходило, обрушиваясь камнепадом. Безукоризненный порядок машинного зала Центрального коммутатора на глазах превращался в нагромождение грубых приспособлений – чем он и был на самом деле. Сверкающие приборы сделались амулетами дикаря – или блестящим мусором в гнезде сороки. Вокруг меня развертывалась многопорядковая вселенная; под ногами, слой за слоем, оживала планета. В безграничном пространстве собирались облака звездной пыли, звезды летели по галактическим орбитам, и вновь звучал ритм возникновения и разрушения вселенной. Изящным дворцом поднялась единая концепция пространства-времени, прошлого-будущего, бытия-небытия.
Сконцентрировав малую долю сознания на морщинке в зеркальном поле реальности первого порядка, я осторожно прикоснулся, вошел в контакт…
Крутая скала выступала из зарослей кустарника. Голые корни цеплялись за камень, как жадные руки. До человека в красном было тридцать футов. Я поскользнулся на гальке, рассыпанной по каменному ложу; он повернулся, глядя в ужасе.
– Нет!.. – крикнул он, нагибаясь за оружием первого обезьяночеловека.
Камень описал дугу, мягко лег мне под ноги.
– Не надо создавать лишних неприятностей, – сказал я.
Человек в красном закричал без слов – так мог бы кричать его далекий предок – и пропал снова. Сквозь миг света и тьмы я устремился за ним.
Жара и слепящее солнце напомнили мне Берег Динозавров – далекую страну в таком простом мире. Под ногами – толстый ковер пыли, на горизонте – черная линия далекого леса. Совсем рядом человек в красном целится из какого-то оружия, компактного и плоского. За ним два низеньких чернобородых человека в засаленных балахонах из грубой черной ткани делают ритуальные жесты загрубелыми от работы руками.
