Я был сердечно рад этому признанию, исходившему из уст такого авторитетного лица, и заметил, что считаю долгом христианского государя заботиться по мере сил о своих подданных без различия вероисповеданий. «Я могу заверить, – сказал я, – что в мое царствование каждый может беспрепятственно исповедовать свою религию и исполнять свои обязанности по отношению к своему церковному главе. Это – мой жизненный принцип, от которого я никогда не отступлю».
* * *
В связи с тем, что с самого начала я доказал своим католическим подданным, что не намерен посягать на их свободу вероисповедания, в стране вскоре создалось более спокойное настроение, и дурные последствия «культурной борьбы» постепенно исчезали. Однако я не скрывал от себя, что, несмотря на всю вежливость и предупредительность по отношению ко мне, князья церкви, за единственным исключением кардинала Коппа, все же видели во мне еретика, и я должен был считаться с тем, что на католическом юге и западе страны это отношение ко мне никогда не изменится окончательно. Мне неоднократно с признательностью говорили о том, что католикам в мое царствование жилось так хорошо, как они сами только могли бы себе пожелать. Однако поведение церкви в вопросах о смешанных браках, как и поведение католического центра в области политики, указывали на то, что под спокойной поверхностью продолжали проявляться тенденции борьбы с еретиками.
Тем интенсивнее занимала меня мысль о тесном объединении протестантских церквей сначала в Пруссии, затем в Германии и, наконец, во всей Европе. С целью найти путь к этому объединению я поддерживал очень оживленные сношения с верховным церковным советом, генерал-суперинтендантами и т. д. Эйзенахскую конференцию я горячо приветствовал, с интересом следя за ней. На освящении церкви в Иерусалиме, на котором я собрал всех генерал-суперинтендантов, я имел возможность также приветствовать прибывшие туда депутации из Швеции, Норвегии и т. д. На освящении Берлинского собора наряду со многими другими депутациями была представлена и английская церковь в лице епископа Рипонского Бойда Карпентера, духовника английской королевы Виктории, известного писателя и проповедника. В каждом отдельном случае я стремился к примирению, сближению и объединению. Однако это не повело ни к каким положительным результатам. Несмотря на то, что в Пруссии уния показала себя с наилучшей стороны, в других частях отечества лютеране и реформисты были чужды друг другу. Иные владетельные особы крепко держались за свои права по отношению к своим церквам и поэтому были не расположены к более тесному объединению церквей всей страны. Таким образом, несмотря на мои старания, германская протестантская церковь долго не могла прийти к объединению и к общему противодействию враждебным ей силам. Только тяжелое положение, в которое церковь попала в связи с политическим переворотом, привело к церковному объединению. В 1922 г. в день Вознесения в дворцовой церкви в Виттенберге, к великой моей радости, произошло торжество основания «Германского евангелического церковного союза».
В первое время своей военной службы в Потсдаме я сильно ощущал дефекты проповедей, часто обсуждавших лишь сухую догматику и отодвигавших на второй план фигуру Христа. В Бонне я познакомился в дальнейшем с Д. Дриандером, оставившим на меня глубокое впечатление на всю мою жизнь. Его проповедь была свободна от догматизма, личность Христа стояла у него в центре внимания, и «практическое христианство» выдвигалось им на первый план.
Впоследствии я вызвал его в Берлин и вскоре назначил проповедником в соборе и в моей дворцовой церкви. С тех пор Дриандер, духовно близкий мне, в течение многих лет был моим преданным спутником, духовно поддерживая меня до самого 9 ноября. Мы часто обсуждали между собой церковные дела и подробно беседовали о задачах и будущем протестантской церкви. Гуманные и в то же время полные силы, ясные и проникнутые истинно евангельским духом взгляды Дриандера делали его опорой и красой своей церкви и преданным, искренно привязанным к своему кайзеру сотрудником его в деле укрепления и преуспеяния церкви. После 9 ноября Дриандер также стал подвергаться преследованиям, которые он спокойно переносил. Надежда, вера и упование его короля идут вместе с ним и с евангелической церковью. Церковь должна снова внутренно выпрямить раздавленный народ своим старым догматом: «Ein feste Burg ist unser Gott» [«Наш Бог – наша мощная крепость»]. Я бы не хотел оставить без упоминания влияние переведенного по моей инициативе на немецкий язык сочинения английского миссионера Бернарда Лукаса «Conversations with Christ» и должен также отметить то значение, которое имели для меня проповеди пастора Шнеллера (Иерусалим) и сборники молитв: «Der alte Gott lebt noch» и «Aus tiefer Not» консисторского советника Конрада. Эти сочинения своим живым изложением, захватывающим и пленяющим слушателя и читателя, доставили императрице и мне много переживаний большого подъема и просветления. Своему прекрасному воспитателю, профессору Гинцпетеру, вестфальскому кальвинисту, я обязан тем, что мог относиться к религиозным и церковным вопросам с полной объективностью – sine ira et studio. Он воспитал своего воспитанника на Библии, оставивши в стороне все догматически полемические вопросы; полемика в религии поэтому осталась мне чужда, и такие понятия, как самодовлеющая «ортодоксальность», отталкивают меня.
Мою собственную точку зрения на религию я в свое время изложил в ставшем уже тогда известным обществу письме к моему другу Гольману, частью приводимом в конце этой главы.
* * *
В 1898 г. я порадовал моих католических подданных, подаривши, по случаю моего пребывания в Иерусалиме, тамошним немецким католикам приобретенный мной у султана участок земли «Dormition». Почтенный и преданный мне патер Шмидт, представитель католического ферейна в Иерусалиме, тут же на месте, на торжественном празднике в честь передачи этого земельного участка, в сердечных словах принес мне благодарность от имени немецких католиков. Когда я говорил с ним о предстоящей застройке и заселении нового немецкого поселения, опытный старый знаток Иерусалима посоветовал мне не передавать его в руки ни одного из тамошних монашеских орденов, ибо все они в большей или меньшей степени замешаны в интриги и борьбу за «loci Sacri» (святые места).
По моем возвращении домой ко мне явилась депутация от немецких мальтийских рыцарей во главе с графом Прашма, чтобы со своей стороны принести мне благодарность.
Вскоре мне был представлен на рассмотрение составленный одним очень талантливым кельнским архитектором план церкви в «Dormition», искусно разработанный в стиле страны. По окончании постройки этой церкви я решил передать «Dormition» в руки бейронских бенедиктинцев. В 1906 г. они переселились в построенный наряду с новой церковью Св. Марии монастырь.
С бенедиктинцами бейронской конгрегации, с настоятелем которой Вольтером я познакомился в Сигмарингене, я в течение долгих лет поддерживал близкие сношения. Орден этот в Средние века всегда был в хороших отношениях с германскими императорами: ни один из них не упускал случая при поездках в Рим посетить и живописное Монте-Кассино. Когда бенедиктинцы попросили дать им возможность поселиться на Рейне, я позаботился о том, чтобы ордену был передан великолепный пустовавший тогда романский монастырь «Мария Лаах». Орден, имевший среди своих монахов тонких художников, между ними патера Дезидериуса, привел в цветущее состояние запущенный и полуразрушенный монастырь, украсивши его прекрасной внутренней живописью. Я часто посещал этот монастырь, радуясь тому, что он все в большей степени отстраивается, и наслаждаясь общением с умными аббатами и простым сердечным приемом со стороны верных братьев.
