– Меня уже ничем не проймешь, дружище, – только и пробормотал тот.
Могильщик помог ему взгромоздиться на повозку – на сей раз предстояло проделать обратный путь в город и вернуться домой, не заходя в трактир, о котором он тоже мечтал накануне, потому что больше всего ему хотелось одного – обрадовать мать новостью о своем внезапном исцелении, чтобы та все узнала от него лично, а не от кого-то еще.
– Вы же представляете ее изумление, дон Висенте?
– Представляю.
На самом деле представлять себе чье-либо удивление у него времени не было. Открыв дверь и увидев на пороге сына, мать, которая в своем бесконечном отчаянии представляла, как черви пожирают тело, лежащее на простыне, в которую она завернула его перед смертью, пронзительно вскрикнула и упала замертво на глазах остальных членов семьи и соседей, выглядывающих из окон.
Неизменно практичный Висенте Лопес подумал лишь об обратном пути, вскорости предстоявшем его скромным похоронным дрогам.
– Поможешь положить ее на повозку? – сказал он своему единственному пассажиру, который умудрился проделать путь туда и обратно.
Ставший не менее практичным, как всякий человек, вернувшийся на землю из небесных врат, тот ответил, что да, конечно, и лишь подумал: бедная мама, вот и настал твой черед. А поскольку зеленая простыня, лишь недавно служившая ему саваном, по-прежнему была у него в руках, он завернул в нее тело матери, посетовав на грязь, которая налипла на ткань за последние три дня, – впрочем, мама была в это время уже достаточно далеко, чтобы не обращать внимания на подобные мелочи. Соседи, которые много дней подряд не осмеливались высунуть нос из дома, потихоньку выходили наружу и с изумлением взирали на чудо, а затем передавали новость друг другу.
В те дни двери собора были закрыты. По приказу федерального правительства закрылись все общественные места: театры, кино, бары и, разумеется, церкви. Отец Педро нарушил приказ, возражая, что никто не имеет права закрывать Божий дом, а главное, отказывать в причастии верующим, даже если тех приходит на мессу все меньше и меньше. Заболев, но не сдаваясь, он умер внезапно тремя днями ранее прямо во время первой утренней мессы, читая «Символ веры». Его немногочисленная паства разбежалась без оглядки. Телу суждено было пролежать в храме день и ночь, прежде чем могильщик забрал его, сопровождаемый молодым помощником священника, отцом Эмигдио. Знакомый звук приближающейся повозки, груженной мертвецами, заставил его проснуться. С тех пор отец Эмигдио держал двери закрытыми. Он не осмеливался даже открыть глазок, когда кто-то стучался, прося впустить его внутрь, чтобы помолиться.
Отец Эмигдио был единственным, кто молился в храме в те дни. Именно этим он и занимался, когда раздался настойчивый стук в дверь. Удивленный и встревоженный упрямыми, нестихающими ударами, он решил сделать исключение и открыл глазок.
– Чудо, святой отец! Чудо!
– Что за чудо? – Воодушевленный надеждой, что ему вот-вот сообщат об окончании эпидемии, пастырь распахнул двери.
– Он воскрес! Лазарь воскрес!
13
Новость о воскрешении Лазаря Хесуса Гарсии – а именно так назвали при крещении этого счастливца, вернувшегося домой, – за считаные минуты облетела весь Линарес. Некоторые отнеслись к этой новости спокойно, приняв ее скорее за анекдот. Другие, цепляясь за последнюю надежду, которую сулила благая весть в окружавшем их беспросветном аду, готовы были заклевать любого, кто осмелился бы усомниться в чуде. А кто-то по сей день рассказывает легенду, мол, личное свидетельство двоюродного деда или прадеда, что в разгар эпидемии некто по имени Лазарь действительно воскрес по воле Божьей.
Известие мигом разлетелось по городу, слава о Лазаре росла так стремительно, что вскоре достигла апогея. Молоденький отец Эмигдио, решившийся по такому случаю выйти из заточения в соборе, пришел к выводу, что возвращение к жизни прихожанина из Линареса не что иное, как свидетельство Божьего прощения, которого наконец-то удостоилась бедная община. Бог наказал праведников, заставив расплачиваться за грешников, ведь даже название болезни – испанка – указывало на то, что эпидемия разразилась по вине испанцев-социалистов, этих отступников, которые все больше и больше удалялись от церкви.
Не теряя времени, он отправился к последнему оставшемуся в живых почтмейстеру:
– Альваро! Срочно открывай почту. Надо отправить телеграмму.
Несмотря на ворчание почтмейстера, усомнившегося, что на почте в Монтеррее найдется хоть кто-то, способный ее получить, святой отец настоял на своем, посулив ему спасение души. И отправил архиепископу первую в своей жизни телеграмму: «СРОЧНО точка БОЖЬЕ ЧУДО В ЛИНАРЕСЕ точка ЛАЗАРЬ ВОСКРЕС точка СВИДЕТЕЛЬСТВУЮ ЛИЧНО точка СРОЧНЫЙ ОТВЕТ точка».
Отец Эмигдио не знал, дойдет ли телеграмма до получателя, тем не менее в тот же день по стечению обстоятельств – счастливому или не очень, это выяснится позже – губернатор Самбрано в Монтеррее также обратился за помощью к телеграфисту, едва переводящему дух из-за обрушившегося на него недуга. Отправляя официальную телеграмму с отчетом о количестве смертей на текущую дату, он внезапно получил новость – наконец-то добрую новость! – и немедленно переслал ее церковному адресату.
Получив послание, архиепископ Монтеррея Франсиско Планкарте-и-Наваррете принял решение, не теряя времени, созвать прихожан на благодарственную мессу, которую решено было устроить на другой день. Темой проповеди было воскрешение Лазаря. В 1920 году, через два года после смерти преподобного, среди его вещей была обнаружена вдохновенная рукопись той так и несостоявшейся проповеди, а заодно и письмо, написанное его рукой, – незаконченное письмо, в котором он официально запрашивал Рим выслать эмиссара, чтобы засвидетельствовать чудо.
А в Линаресе в тот невероятный день люди выходили на улицы, надеясь своими глазами узреть чудо и коснуться воскресшего мертвеца. Многие соседи видели Лазаря мертвым и закутанным в саван. Из безопасных убежищ своих окон они стали свидетелями последнего благословения, произнесенного его покойной ныне матерью. По традиции, накрепко въевшейся в человеческое нутро, они знали, как знал это и сам Лазарь, что нет ничего более убедительного, чем посмертное материнское благословение. Затем видели, как Висенте Лопес укладывал тело поверх остальных тел, которые к тому времени успел собрать по дороге в свою повозку, снаряжая в последнее невозвратное путешествие. Сеньора Гарсия, как положено, облачилась в траур по сыну: зажгла большую свечу, которую обычно зажигала на Пасху, и заперла ставни. Соседи знали, что Лазарь умер, и подтвердили это. Но затем усопший вернулся из могилы – дышал, ходил и говорил. Если даже столь очевидные доказательства не были убедительными, тот факт, что от Лазаря несло мертвечиной, как от трехдневного трупа, убеждал даже последнего скептика.
Лазарь был счастлив, что его выздоровление вызывало столь бурное ликование соседей, а заодно и незнакомцев, являвшихся издалека. Ни разу в жизни он не был объектом столь пристального внимания. Однако он не понимал главного: называя его «Лазарь» и с восторгом к нему прикасаясь, люди думали не о нем, а о знаменитом друге Мессии. Когда же они восклицали «Ты вернулся!» и он отвечал, что да, вернулся, имелось в виду возвращение с того света, а не с кладбища.
