Франсиско был благодарен ей за выдержку, которая и ему давала силы каждое утро надевать маску, с улыбкой прощаться и оставлять ее на хозяйстве во Флориде, пока сам он занимается своими делами поблизости или где-нибудь дальше, в Тамаулипасе. Подобно свекрови, которая целыми днями мешала молоко, он с утра до вечера занимался ранчо и плантациями, которые изнуряли тело, но давали передышку уму.
У Беатрис не было ничего, что помогло бы ей отвести душу. Она хлопотала весь день, но ни одно занятие не приносило ей радости. Она знала, что батраки тоже скучают по своим домам, бесхитростным, зато родным. У всех них во Флориде была крыша над головой, но не хватало уединенности. В этой асьенде, в старом здании с двенадцатью комнатами, обитала лишь одна семья слуг, хотя оно было построено для большего числа людей, чем в нем проживало последнее время. После внезапного наплыва новых жильцов дом заполнился целиком: в каждой комнате обосновалось по семье.
Во Флориде, как и в Амистад, пеоны в течение дня делали вид, что жизнь идет своим чередом. Обливаясь потом и изнуряя себя тяжелым трудом, они забывали о том, что их семьи вынуждены жить в изгнании в милях езды от города. Возвращаясь с заходом солнца домой, они удивлялись, обнаруживая жен в дурном расположении духа.
Настоящие тяготы жизни на чужбине легли на женские плечи. Женщины были лишены не только отдыха, но и возможности уединиться в течение дня: и кухню, и прачечную приходилось делить с другими женщинами. А заодно терпеть постоянное присутствие целой толпы ничем не занятых детей. Готовили по очереди на общей кухне, по мере сил экономя продукты: соль, перец, белую муку, рис, фасоль и картошку – все, что не росло во Флориде и что они успели купить до изгнания в лавке братьев Чанг.
Франсиско закупил этой снеди в большом объеме, но, поскольку никто не знал, как долго придется жить в изгнании, продукты приходилось расходовать осторожно. Голода он не боялся, но Беатрис заметила, что батраки припрятывают часть экстракта сахарного тростника, чтобы затем ферментировать и гнать самогон в перегонном кубе, изготовленном из старых медных ковшей.
– Женщины жалуются, Франсиско. Особенно на холостяков, которым нечего делать. Говорят, они им проходу не дают. Особенно Леокадио. Мол, он пьет, но пить-то не умеет.
По ночам женщины боялись выйти в туалет, опасаясь нападения со стороны какого-нибудь пьяного сластолюбца, женатого или холостого.
Франсиско не был трезвенником – время от времени он любил выпить пива. Его излюбленным сортом была «Карта Бланка» из пивоварни Монтеррея, а с тех пор, как в Линаресе построили фабрику льда, пиво он предпочитал пить холодным. Также он ежедневно позволял себе стаканчик шотландского виски, который привозил из Техаса. Но самогон, который гнали пеоны, обжигал горло и разъедал желудок. От нескольких глотков этого пойла у любого отказали бы тормоза, а сочетание крепчайшего напитка с вынужденной теснотой неминуемо грозило катастрофой.
По размышлении он отобрал у пеонов хитроумное приспособление для перегонки, справедливо опасаясь, что оно лишь обострит ситуацию. Решив, что средством от хандры и морального упадка служит в первую очередь труд, он все время занимал их работой в том или ином поместье. Они к этому привыкли. Это стало частью их ежедневного распорядка, но жизнь без помощи женщин, вдали от дома, изнуряла их. Возвращаясь во Флориду, они хотели одного – поужинать и улечься спать, избегая лишних проблем и сознавая, что назавтра их ожидает еще больше работы.
Единственным, кто был освобожден от повседневных трудов, был Ансельмо Эспирикуэта. Ему позволили оставаться дома, поскольку через неделю после отбытия каравана его жена заболела и в тот же день умерла. Но это еще не все: четверо его детей умерли или находились при смерти. Выжили только отец, старший сын и младшая дочурка.
Франсиско дивился, каким образом одна и та же болезнь поражала одних и обходила других, зато точно знал, что этой трагедии можно было избежать. Женщина заболела через неделю после того, как он строго-настрого запретил своему батраку покидать поместье, но тот, очевидно, не послушался и вновь отправил беременную жену в город, чтобы купить табака.
Франсиско Моралес был не из тех людей, которые только и делают, что попрекают других, мол, видишь, я тебя предупреждал. Он терпеть не мог подобных разговоров, толку в них было мало. Пустая трата слов, особенно когда дело не исправишь. Но тут ему впервые захотелось схватить батрака за шиворот и рявкнуть: «Я же говорил тебе, чтобы никто из твоих не совался в город и что твоя привычка всех убьет!» У него едва хватило сил, чтобы сдержаться, потому что Франсиско представить себе не мог, какую тоску и боль может причинить подобная потеря человеку, терзаемому чувством вины из-за того, что навлек болезнь на членов собственной семьи.
В подобных обстоятельствах помочь можно было только одним способом – оставлять сумки с едой поблизости от их дома. В первый раз он привез аспирин «Байер», однако на следующий день нашел россыпь размокших таблеток на земле. Ему стало жалко столь ценного и дорогого лекарства, и больше он аспирин не привозил: он не мог оставить собственную семью без лекарств, которые могли понадобиться в любой момент.
То, что поначалу казалось Франсиско актом благотворительности и помощи пострадавшей семье, превратилось в проклятие. Неясно, в чем было дело – в том, что Эспирикуэта недостаточно привержен работе, в нехватке усидчивости или же в тяжести его взгляда, в котором проскальзывало что-то такое, чего хозяин никак не мог понять. Ни хорошее обращение, ни дом, ни продукты, ни школа, ни добрая компания не смогли смягчить этот взгляд. Возможно, Франсиско подозревал, что Эспирикуэта тайком поколачивал жену, или заметил, как избегает его дружелюбный Симонопио, или что Беатрис находит его крайне неприятным типом.
Сейчас, когда семья батрака пострадала от испанки, Франсиско едва мог признаться самому себе, что еще недавно вынашивал идею прогнать Ансельмо Эспирикуэту. Но всякий раз, когда он собирался принять решение, жалость побеждала гнев. Если он прогонит отца семейства, его жена и дети останутся без дома, работы и дохода. И без надежды. Он знал, что, если прогонит Ансельмо, никто в их краях не даст ему работы. И поделом.
И все-таки прогнать его он не мог. Особенно сейчас. Он не хотел добивать павшего, а пасть ниже Эспирикуэты было просто немыслимо. Франсиско не мог вернуть ему детей и жену. Единственное, что можно было для него сделать, – это обеспечить постоянной занятостью, которая хотя бы отчасти вернула бы ему покой.
Вдруг он почувствовал, что рядом кто-то есть.
– Симонопио, а ты что здесь делаешь?
В тот день Франсиско покинул Флориду, отправившись в Амистад в обществе своих батраков, которых вез в грузовике. Каждый день он находил им все новую и новую работу. Да, в Линаресе жизнь остановилась, однако работу в полях не в силах были прервать ни смерть, ни траур. Коровы и козы ежедневно ожидали дойки, а плантации – поливки или сбора урожая. Можно было бы отправить пеонов пешком – Флориду и Амистад разделяло не такое уж большое расстояние, но Франсиско полагал, что энергию лучше вкладывать в работу, а не в пешую ходьбу. Дорога, соединяющая два поместья, была относительной ровной, однако проходила под открытым солнцем, которое нещадно палило даже в осенние дни. Раз уж от жары все равно никуда не деться, пусть лучше люди сосредоточатся на работе. А он позаботится об их транспортировке туда и обратно. Бензин достать было непросто, даже за большие деньги, но лучше истратить топливо, чем человеческие силы.
