Жизнь меня загнула и неторопливо имеет.
Видимо, дело в том, что в какой-то момент я потерял смысл жизни. Она стала для меня несущественной и тягостной, я стал гнить изнутри. И — на, получи лекарство от жизни.
Телефон требует разговора. Он питается им, а я не хочу разговаривать. Я не знаю, что говорить. Мне нечего сказать.
Бандитизм, как и алкоголизм, — одна из черт русского характера.
Низкий, пожилой, тихий «гардаш», засунув руки в карманы древних треников, стоял, наклонив голову, напротив телевизора. «Гардаш» спал стоя, как старая кляча. За шесть месяцев знакомства я слышал от него не больше двух десятков слов. В основном когда он изредка и не нагло просил сигарету. Статья у него была сто тридцать первая (изнасилование).
Узбек чем-то неуловимо напоминал Майкла Дугласа. Голову его покрывала благородная седина, а пятки — такие жуткие мозоли с глубокими грязными трещинами и еще какие-то жуткого вида струпья, что, когда я увидел их перед собой, свисавших с верхней шконки, то пришел в ужас. Сколько же лет надо было ему ходить в страшно неудобной обуви? Сколько каменистых дорог нужно было пройти, чтобы так истоптать ноги?
Лицо «помогалы» в буквальном смысле напоминало залупу. Погоняло у него было Моряк.
Унылость его носа говорила не только о тяжелом прошлом, но и о невеселом будущем.
«Продольные» — дежурные работники тюрьмы, а еще, наверное, где-то есть поперечные и перпендикулярные.
— Гондон штопаный! — кричал он.
Я попытался представить себе презерватив в состоянии заштопанности и не смог, фантазии не хватило. Может быть, правильнее было бы «гондон клееный?», мелькнуло у меня в голове.
— Ей бы я засадил! — время от времени сообщал кто-нибудь, увидев красивую женщину в телевизоре.
Вне всякого сомнения. Но кто ж тебе даст это сделать?
Телевизор смотрели в камере круглые сутки. Причем было решительно все равно, что там показывают: передачу, фильм, мультфильм или рекламу. Когда под утро телевизор выключали, многие еще долго продолжали сидеть, просто пялясь в пустой экран. Что было у них в голове? Какие мысли, идеи, воспоминания? Скорее всего ничего. Так же пусто, как на экране.
Когда собака не хочет жить как собака, а хочет жить как волк, ее обычно убивают.
Можно ли верить людям? А можно ли верить погоде? Можно ее использовать, беречься от нее, приноравливаться к ней, но верить?!
Его лицо никак не говорило, что у владельца много ума. Но когда за одну ночь он сделал наколку на лице, я понял, что ума в его голове нет вообще.
Аэродром для сбитого летчика.
Если тебе изменила жена, то радуйся, что тебе изменила она, а не отечество.
Сапог пыжился, пыжился, напрягался, напрягался и стал валенком.
Руки у него были золотые, жалко, что росли не из того места.
Он был как огурчик — такой же зеленый и в пупырышках.
Ленин был живее всех живых, а я трупее всех трупых.
В тяжелой ситуации всегда выручает кладбищенский юмор.
Горец рассказывал:
— У нас апельсин-мапельсин, мандарин как говно. Того маму в рот чих-пых. Мы их корова даем. Я их не кушаю. Дома накушался — во! — И он ладонью провел по горлу.
14 ноября. Все! Все! Все! Раньше была эта проклятая неизвестность. Теперь она прояснилась.
Вера в честность довела до цугундера и до бедности. Так на кой хрен она, эта вера, нужна?
В голове бродили беспомощные сгустки мыслей.
Все идет по плану. План идет по кругу. В общем, кайф получила вся компания.
Чего стоит твой внутренний мир, если он заперт в четырех стенах?
Через что должен пройти человек, чтобы просто умереть?
Качанье маятника часов,
Качанье чашечек весов,
Круженье звезд над головой,
Вопрос извечный половой.
Любовь, рождение и смерть,
Желанье денег, чем измерить?
Страх, пафос, жажда власти.
Простые и земные страсти.
Социальная справедливость — это честное распределение чужого.
Он стойко переносил чужие удары судьбы.
Пулевые следы звезд на темном своде небосклона.
Клятвы и обещания прошлого — это вериги и оковы будущего.
Все удары судьбы он воспринимал как стук судьбы в дверь. В результате напора судьбы дверь рухнула.
Можно ли верить женщине? Как можно верить кошке, ветру, морю, погоде?
Он почти ненавидел ее, когда она была доступной, близкой, верной. Стоило ей вильнуть хвостом, изменить ему, как ревность резиновым молотом ударила его по голове. Ревность и желание рвали его душу на части. Он прикладывал невероятные усилия, чтобы вернуть ее. После возращения все повторялось сначала.
Не люблю ловить кота в мешке.
Поэзия — это пыльца звезд, рассыпавшаяся и рассеянная в пространстве нашей жизни. Ее можно вдыхать, получая наслаждение, а можно и чихать от нее, зарабатывая аллергию. Она может благоухать, а может и смердеть. У людей с отсутствием поэтического обоняния она может не вызывать вообще никакой реакции.
Смотрит на тебя умными человеческими глазами. Кажется, все понимает. И вдруг такой вопрос задаст, что становится понятно: проще было бы разговаривать со стенкой или со своим отражением в зеркале.
При упоминании фамилии Абрамович у него резко падало настроение. Он начинал возмущаться, что, мол, он, Абрамович, украл наши деньги. Не было понятно, какое отношение он имеет к чукотским деньгам и вообще к Чукотке. Надо сказать, что за всю свою жизнь дальше Ялты он никуда не ездил. В Сибири не был никогда, да и не собирался.
Исчез, утек двадцатый век,
Империй крах,
Иллюзий прах,
Где пытки с опытом мешались,
А благородство всем мешало.
Век ядерных реакций,
Эсеров, эксов,
Прочих акций,
Социальных потрясений,
Трясений рынков,
Хиросимы,
Век коммунизма,
Анархизма,
Где кхмеры с неграми братались
И лозунги кругом болтались,
Гагарин, скрючившись в ракете,
Елизавета в пенопластовой карете,
И всюду обнаглевший Голливуд,
Как спрут.
Компьютер книги пожирал.
Ну, а ти-ви,
Как по-китайски «ти» и «ви».
Все размешалось и смешалось,
Ломалось, гибло
И болталось.
И этот исторический кисель
Питает всех.
Успех,
Что живы мы покуда,
Но электрический Иуда
Подстерегает нас повсюду.
Он обновлен,
И он окреп.
Смертельный грипп,
Он расшатал у мира нерв,
Явив некоронованное чудо.
Закрылись страны,
Считая раны.
Мир в панике.
Игра по-новой.
Мы, вперившись в экран,
Живем иллюзией победы
С предчувствием беды.
— Зверь-дрожун.
