Джанин снова с трудом сморгнула, как будто что-то сбивало ее с толку.
– Нажми кнопку, – сказала я.
– Что?
– Нажми кнопку воспроизведения на диктофоне. Ты же не ждешь, что я соглашусь на твои требования, пока не услышу, в чем меня обвиняют?
– Ты действительно этого хочешь? – спросила Джанин.
Я кивнула.
Она пожала плечами и нажала кнопку, потом откинулась на спинку дивана, когда устройство тихонько зашипело. Несколько секунд прошло в тишине, затем Джанин посмотрела на дисплей и включила быструю перемотку. Снова нажала воспроизведение – но опять последовала тишина. Озадаченность на лице Джанин сменилась тревогой, потом смятением. Она нажимала кнопки, выкручивала звук, проверяла заряд аккумулятора. Диктофон молчал.
– Что ж, Джанин, было приятно поговорить с тобой по душам спустя столько времени, – сказала я, улыбнулась и встала. – Думаю, рискну и позволю судьбе, а не тебе решать, что будет со мной дальше.
– Что ты сделала? – прорычала Джанин и медленно поднялась на ноги, но ее колени неожиданно подломились, и она рухнула обратно на диван. Собравшись с силами, снова попыталась встать, но безуспешно. Я медленно направилась к ней, пока она старалась понять, что происходит с ее телом.
– Похоже, подействовало растолченное снотворное, что я добавила в кексы, – начала я. Она смотрела на меня озадаченно, потом ее увядшее лицо выразило тревогу.
– Они вовсе не магазинные, – продолжила я. – Давай-ка я сначала заберу вот это. – Выхватила диктофон из ее ослабевших рук и сунула в карман. – А теперь уладим некоторые недоразумения, ладно? – Достала из сумки кожаные водительские перчатки, которые Тони оставил в гараже у нас дома. – У тебя с моим мужем не будет никакого счастливого будущего. Тебе никогда не удастся разоблачить меня, рассказав, что я сделала с кем бы то ни было. Ты никогда не поймешь, почему я делаю это и каково бывает слышать последний вздох человека, потому что у тебя отсутствует способность ощущать мир так, как его ощущаю я. Ты не ценишь хрупкость человеческой жизни, как ценю ее я. Никогда не узнаешь красоту смерти, равную красоте рождения, и того, что первый и последний вздох, по сути, одно и то же. Ты ничего этого не знаешь, потому что не помогаешь людям. А я помогаю. Спасаю от них самих.
Я медленно натянула перчатки и снова пошарила в сумке, пока не нашла то, что искала.
– Когда человек делает последний вздох, все в его жизни заканчивается: все успехи, все неудачи, всё, что радовало или огорчало его. Оно больше не имеет смысла, ибо все мы равны. Добрый или злой, святой или грешник, ты или я, – когда-нибудь мы все окажемся в одну цену. Мне повезло, что меня много раз просили быть единственной, кто сможет услышать этот звук. И хотя ты не просила меня об этом напрямую, я могу предположить, что ты не будешь возражать, если я останусь рядом с тобой и услышу твой последний вздох.
Лицо Джанин побледнело от страха. Снотворное отняло ее физические силы, взгляд затуманивался. Но она еще могла бояться. Прежде чем она сумела выговорить хоть слово или поднять руку, защищаясь, я взмахнула молотком и ударила ее по горлу.
Первый удар оставил вмятину размером с десятипенсовую монету, но соприкосновение металла с кожей и хрящом звучало скорее как тихий стук, чем как хруст, который я ожидала услышать. Глаза Джанин сделались размером с блюдца, когда нервная система послала в мозг сигнал боли. Снотворное повлияло на координацию, так что, когда она попыталась прикрыть шею ладонями, руки бессильно повисли по бокам. Джанин пыталась втянуть воздух раздавленной гортанью и медленно задыхалась.
Я снова занесла молоток над головой и подождала, пока ее глаза не встретятся с моими. Нужно, чтобы она осознала: первый удар – не единственный. Второй я нанесла чуть выше глазницы. На этот раз услышала желанный хруст, и кожа Джанин лопнула, словно оболочка сосиски. Сначала голова слегка качнулась, а потом начала непроизвольно дергаться из стороны в сторону, словно при эпилептическом припадке. Взгляд расширившихся зрачков был по-прежнему устремлен на меня, и десять секунд спустя судороги прекратились.
Джанин еще была в сознании, когда третий удар пал на макушку – словно я заколачивала гвоздь в доску. Глаза закатились, и я поняла: еще один, и все будет кончено. Но я не хотела, чтобы она умерла так быстро.
Я опустилась рядом с ней на диван и склонилась ближе; кровь из раны на голове стекала по ее лицу и капала на мою щеку и шею. Однако крови было не так много, как мне представлялось.
Я поднесла ухо к ее губам так близко, как только могла, и сквозь громкое биение своего сердца едва-едва расслышала последние моменты ее жизни. Все чувства словно обострились одновременно: все, что я слышала, видела и ощущала, казалось слишком сильным, от металлического запаха крови до тихого судорожного постукивания скрюченных пальцев по обивке дивана. Дыхание Джанин, и так едва слышное, становилось все легче и легче, пока я уже не могла ощутить его на своем ухе. А потом, с последним слабым выдохом, ее тело окончательно перестало функционировать.
Сначала я не могла шевельнуться. В голове было абсолютно пусто, я впала в некое подобие оцепенения. Позволила себе выждать несколько минут, чтобы зашкаливающий уровень адреналина немного снизился, а пульс замедлился, и только потом приступила к следующей части плана. Еще будет время на рефлексию.
Я встала на ноги и бросила еще один долгий взгляд на неподвижное тело Джанин. Все страдания, которым подвергла меня эта злобная сука, почти искуплены тем, что я смогла услышать ее последний вздох.
Нужно действовать быстро. Несколькими ударами молотка я сломала висячий замок на двери, отделявшей комнату встреч от заброшенного здания по соседству. Стерла кровь Джанин со своего лица, уха, шеи и волос, изведя целую упаковку влажных салфеток; потом достала из-за дивана пакет с такой же одеждой, как та, что на мне. Переодевшись, сунула испачканные вещи, блокнот и перчатки Тони в мешок для мусора и натянула другие перчатки – на этот раз латексные. Дверь, ведущую в комнату из офиса, оставила чуть-чуть приоткрытой. Тело Джанин начало коченеть, клетки ее мозга отмирали.
Оказавшись в соседнем здании, я заперла дверь на новый висячий замок, чтобы задержать неизбежный полицейский обыск. Подсвечивая фонариком телефона, прошла по темным коридорам к черному ходу. Двумя сильными ударами сломала замок на двери и бросила орудие убийства на пол. Дважды проверив, не упустила ли что-либо, вышла из здания. Потом сняла кроссовки мужского размера, которые надевала, чтобы оставить на пыльном полу соответствующие отпечатки, и влезла в собственную обувь. Смяв фотографию, бросила на заросший высокой травой газон. Потом откинула засов на калитке, сунула латексные перчатки в сумку, туда же – мусорный мешок, убедилась, что в переулке никого нет, и пошла домой.
Добравшись до места, я бросила оба комплекта одежды в стиральную машину и выставила цикл на максимальную температуру – первый из трех циклов, которым я намеревалась их подвергнуть. Приняла душ. Перчатки Тони и кроссовки спрятала в ящике для обуви на игровом поле позади дома.
