На всем ее пространстве кое-где еще росли деревья, а по краю низины уцелела целая рощица, скрывшая от нас, когда мы добрались до позиции, и оставленные нами сани, и самую дорогу, по которой мы только что ехали.
* * *
Обход позиции был длительный и внимательный. Генерал хотел все видеть и со всеми говорить.
На открытых местах полковой командир рекомендовал следовать врассыпную и отнюдь не скучиваться.
Всюду, где генерал встречал солдат, он останавливался, здоровался с ними, поздравлял с праздниками. С украшенными Георгием задерживался подольше. Пробираясь вдоль узких окопов, облицованных сплошь срубом, он находил слова привета и для сторожевого солдата, и для дежурного офицера.
В одном, особенно выдающемся месте окопа остановились около утвержденных в замаскированных амбразурах пулеметов. Здесь же была прилажена зрительная труба, в которую по очереди смотрели. На противостоящей возвышенности ясно виднелось строение в виде замка (помещичий дом – пояснили мне), в центре немецкой ближайшей позиции.
– Снять его ничего бы не стоило нашей артиллерии, – поясняли мне, – но жалко, ведь свое же, русское, а немцы этим пользуются, смело там хозяйничают. Глядите, глядите, видите там, словно муравьи, копошатся! Вчера там, по случаю нашего Рождества, что ли, музыка играла. Слышно было отчетливо и, вообразите, наше «Боже, царя храни!». Плюнуть хотелось, а наши окопные шапки поснимали, креститься пустились…
Генерал был неутомим, и мы едва поспевали за ним. В одном месте «по-открытому» он решительно не позволил нам следовать за собой, причем авторитетно заявил:
– Зачем по-пустому рисковать. Мы – другое дело, это наша профессия, как у вас своя… Мы обязаны, солдаты должны видеть, что генерал и полковник от снарядов и пуль не прячутся, иначе как же от них требовать… И скучиваться на виду неприятеля вообще не рекомендуется.
Можно было залюбоваться и красивой фигурой, и внушительной осанкой генерала, когда он вслед затем, в сопровождении лишь полкового командира, не спеша двинулся по «открытому месту».
Едва он успел к нам вернуться, как раздалось два-три пулеметных залпа, прошуршавших где-то по снегу. Вреда этим никому причинено не было, но ощущение какой-то затаенной гордости все-таки проникло в наши сердца.
Побывали мы и в офицерских и солдатских землянках. В каждой из них накаливалась керосиновая печь, распространяя удушливый запах, несмотря на раскрытые настежь двери.
– Жизнь наша тут кротовая, норовим в землю поглубже зарыться… Летом еще сносно, а зимой нестерпимо. И крысы проклятые одолевают… Вот держу кошку. Спугивает их по крайности. Со мною и спит моя верная «Машка»!
Объяснял нам молодой, еще двадцатидвухлетний юнец, но уже поручик и с Владимиром в петлице, причем усердно гладил и ласкал белую рослую кошку, с рысьими глазами, которую, сидя на корточках, удерживал между своими коленами. Когда мы всей гурьбой направились в «низину», к оставленным нами саням, по всей позиции пошла оживленная беготня. Солдаты, кроме часовых и дежурных, повысыпали из всех землянок и ринулись партиями вперегонки к той же низине. У каждого из них в руках была оловянная миска и кружка, а из голенища торчала деревянная ложка.
– Говорено вам: врассыпную! Поодиночке! Вишь, черти, прут, словно три дня не лопали!.. – гаркнул им вслед рослый, степенный фельдфебель.
Это знаменовало, что прибыла «кухня», которую мы давеча обогнали. Она остановилась у рощи, там же, где мы оставили наши сани. Проголодавшиеся воины и бегут вперегонку, за горячими щами, здоровым куском свежеиспеченного хлеба и добрым куском мяса. А предостерегают их от скучиванья всегда и почти всегда тщетно. Неприятель зорок. Почти каждый раз, об эту пору, он пускает снаряды в зашевелившийся муравейник. И на этот раз выстрел последовал. Снаряд, перелетев через все головы, разорвался где-то за рощей. Не было еще случая, чтобы он попал в самую гущу, но отдельные ранения шрапнелью бывали.
– Вот вы и получили боевое крещение! – сказал мне приветливо генерал, когда мы, рассаживаясь по саням, пускались в обратный путь.
Проголодавшиеся и обветренные снежною морозною пылью, мы весело расселись за обеденный стол гостеприимного полковника. Беседа пошла живая, непринужденная. Были и речи, и тосты благодаря двум-трем бутылочкам привезенного нами вина. Генерал оказался настоящим оратором, умеющим находчиво чеканить слова любезности и пожеланий. Полковник, ценя высоко Переверзева, тепло оттенил работу нашего отряда на фронте и провозгласил ему «живио».
Я поделился моими впечатлениями от фронта и горячо приветствовал не показное, а глубоко внедрившееся в него геройство лучших сынов нашей страны. Переверзев также высказал много хорошего по адресу беззаветных страстотерпцев русской земли. Перед кофеем пожелал говорить и Максим Григорьевич и, к общему удовольствию, рассмешил нас всех своими удачными юмористическими сопоставлениями и каламбурами.
Когда мы допивали кофе и курили, мимо низких окон столовой, с топотом и говором, пронесли на носилках раненого. Ближайший перевязочный пункт был неподалеку, рядом с землянкой полкового доктора. Генерал пожелал пройти туда, чтобы видеть раненого, и мы последовали за ним. В низкой каморке мы увидели раненого, уже положенного на хирургический стол. Ему, взрезывая голенище, снимали мерзлый сапог с раненой ноги.
Генерал наклонился к лицу бледного, вздрагивавшего от холода или от боли молодого солдатика.
Выяснилось, что он с двумя товарищами, выбравшись за линию, затеял прокрасться к неприятельской проволоке и обрезать ее. Расчет покоился на том, что немцы весь день молчали, а им было надо сделать заранее «свободный ход» для ночной разведки.
К великому моему удивленно, генерал не только не попенял раненому за явную неосторожность, но похвалил его, назвав «молодцом» и записав имя и фамилию его в записную книжку, которую извлек из кармана своей меховой тужурки, громко и отчетливо сказал:
– Помни одно и твердо веруй: за Богом молитва, а за царем служба никогда не пропадает! Поправляйся, молодец…
Раненый, пытаясь приподняться, от чего его удержали, весь вспыхнул и громко отчеканил: «Рад стараться, ваше превосходительство!»
Пулевая рана оказалась сквозной. Пуля прошла повыше щиколотки, задев лишь отчасти кость. По мнению врача, ранение опасности не представляло…
Простились мы с гостеприимным хозяином, когда уже стало смеркаться. Генерал, протягивая нам радушно при прощании руку, сказал: «Весьма рад был с вами познакомиться. Кланяйтесь от нас Петрограду, скажите, что мы не спим, бодрствуем!..»
Потом еще прибавил: «Мы здесь позадержимся, маленький военный совет хотим подержать. Счастливого пути!»
Под покровом ночи обратный наш путь совершили в полной безопасности. Противник упорно молчал. Только когда мы уже были дома и взошла луна, и, утомленные, мы разлеглись по постелям, началась, как и в первую ночь, орудийная стрельба. Переверзев, приподнявшись, прислушался и сказал:
