– Во время боев люди попрятались. Утихомирится – вернутся.
– Куда?
– К этим обгоревшим трубам. Вернутся и построят новые дома. Когда будем возвращаться домой, увидишь.
Красное Село мы прошли на рассвете. Здесь сохранилось несколько домов. На окраине города справа от кладбища стояли немецкие крупнокалиберные пушки, обстреливавшие Ленинград. Некоторые из них были сдвинуты со своих позиций или опрокинуты. Поодаль от кладбища – аккуратные ряды могил немецких солдат. Около домика возле пруда одиноко стояла пожилая изможденная женщина. Одной рукой она держалась за жердь забора, а другой приветливо махала проходившим советским воинам.
В памяти оживали дни нашего отступления… Вспомнилась та старушка с белокурой внучкой, которых я встретил среди беженцев на пути к фронту после первого ранения. Где-то они теперь?..
На пути от Красного Села до Ропши мы не встретили ни одного мирного жителя. Улицы Ропши были завалены кирпичом, бревнами. Пришлось пробираться через развалины, перелезать через разбитые и сгоревшие танки, самоходки, транспортеры, перебегать пепелища домов, которые еще дымились. Выйдя за город, мы вздохнули свободнее.
Миновав совхоз «Глухово», мы попали под обстрел вражеской артиллерии; слева слышался шум боя. Потом наш полк остановился в лесу, вблизи населенного пункта Дятлицы. Первая ночь в еловом шалаше. Первый солдатский костер на освобожденной земле… Каждому из товарищей хотелось бросить в этот костер хотя бы тоненький сухой прутик или еловую шишку – согреть окоченевшие на морозе руки. Сидя у огня, я смотрел на лица товарищей: они были задумчивы и грустны. У этого первого костра на освобожденной земле мы словно стали глухими – не слышали близких разрывов снарядов. Бойцы, думая каждый о своем, молча чистили оружие, писали письма на родину, кипятили чай, мешали ложками в котелках кашу.
– Ребята, кому из вас довелось в дни нашего отступления проходить по этим местам? – спросил сержант Базанов, глядя неморгающими глазами на костер.
– А что? – поинтересовалась Строева.
– Могила брата где-то поблизости от станции Волосово. Товарищ его мне об этом писал…
Слова Базанова напомнили нам о многом: сколько еще могил наших боевых товарищей, наших родных топчут сапоги гитлеровских оккупантов!
Зина промолчала. Найденов, обхватив руками согнутые колени, глубоко вздохнул. Товарищи, молча, один за другим, положив ладонь под голову, ложились спать, и скоро еловый шалаш наполнился здоровым похрапыванием спящих людей.
По шоссе шли танки, самоходки, вслед за ними, пофыркивая моторами, мчались автомашины. Шалаш вздрагивал и качался, когда проезжали мимо тяжелые танки… Угол палатки приподнялся, в шалаш просунулась голова. Я увидел красное от мороза лицо с черными глазами, которые озабоченно осматривали нас.
– Кто из вас снайперы Пилюшин и Строева? – раздался голос.
– Я Пилюшин.
– Командир батальона вас срочно вызывает.
Штаб батальона расположился на опушке леса. Возле штабной палатки, раскинутой на снегу, толпились связные командиров рот, телефонисты, автоматчики; на волокушах стояли два станковых пулемета. Здесь же батальонный каптенармус выдавал разведчикам и снайперам маскировочные костюмы.
На рассвете 24 января повалил хлопьями снег, да такой густой, что в двадцати метрах ничего не было видно. Отдан приказ строиться. Бойцы и командиры выходили из шалашей, ежась от холода, строились поротно, а через десять минут уже шагали по проселочной дороге в сторону Местанова. Слева, в направлении Каськова, слышались орудийные выстрелы.
Батальон майора Круглова шел в авангарде полка. Строева нагнала меня и подала новенький трофейный маскировочный костюм: «Я взяла у старшины, а то наши порвались».
Навстречу нам шла группа пленных под конвоем двух советских автоматчиков.
– Ребята, где вы их прихватили? – спросил кто-то.
– У Каськова. Только это не немцы, а мадьяры. До главных еще не добрались, они прикрывают свое отступление венграми и румынами.
Батальон подошел к лесу и остановился. Вперед ушли разведчики. Самое страшное на войне – это засада: вот-вот наткнешься на нее. По лесу мы шли с оружием наготове. На опушке, будто тень, замелькал между деревьями человек в штатском и скрылся в ельнике. Круглов поднял руку, батальон быстро сошел с дороги, изготовившись к бою в ожидании нападения противника.
– Иосиф, это не партизаны? – спросила Строева.
– Не знаю, Зина.
– Партизанам от нас незачем прятаться, – вмешался в наш разговор незнакомый автоматчик.
– Не надо гадать, разведчики все выяснят, – ответил его сосед, держа наготове автомат.
Вдруг мы увидели, как через прогалину, спотыкаясь, пробежала старая женщина, а за ней мальчуган лет 12–14. Они остановились на обочине дороги и радостными глазами смотрели на советских бойцов. Женщина, тяжело дыша, прижимала руки к груди, улыбалась. По ее бледному исхудалому лицу катились слезы. Она не вытирала их. Рядом с ней стоял мальчуган; горящими глазенками он осматривал проходивших мимо бойцов. Вдруг женщина, словно вспомнив что-то очень важное, взмахнула руками и, прижав их к груди, громко закричала:
– Сыночки! Родненькие! Не ходите по этой дороге, по ней давеча немцы что-то набросали!
Мальчуган с решительным видом подошел к майору Круглову и тонким голоском заговорил:
– Это фашисты мины понаставили. Я сам видел. Ночью я высыпал ведро золы на том месте, где они начали минировать.
Круглов дружески положил руку на плечо мальчику:
– Тебя, бесстрашный, как звать?
– Шура.
– Скажи, Шура, немцев в деревне много?
– Больше сотни будет, у них там две пушки и много пулеметов «гачкис»
[42].
– А ты, Шурик, не посоветуешь, как нам незамеченными поближе к деревне подобраться?
– Идемте, я проведу.
– Нет, дружище, ты расскажи, а мы сами дорогу найдем.
Шмыгающий носом мальчик оживился, повеселел, его глаза радостно заблестели. Энергично сдвинув старенькую шапчонку на затылок, он сказал:
– Да я вас, дяденька, провожу. Вон у дороги стоит береза, видите? Ну вот, от нее до деревни километра полтора будет. Слева от нее овраг, в нем еще гестаповцы евреев расстреливали. По нему и дойдете до околицы деревни, там мин нет и немцы не увидят. Я, дяденька, мигом проведу вас!
– Спасибо, Шурик, за совет. К фашистам мы сами подберемся, а ты побереги бабушку.
Строева спросила:
– Шурик, а как ты узнал, что это мы идем?
– Еще бы не узнать! Фрицы ведь так смело не ходят, они все больше на машинах разъезжают, а если пешком идут, так с собаками, а вы идете как дома, вот и узнал.
